Архив

Чудеса с научным обоснованием

03.11.2008, 09:57

Маттиас Швартц (Берлин)

Чудеса с научным обоснованием.
Заколдованные будни и расколдованная идеология в советской научной фантастике послевоенного периода*

?Нередко человек искренне верует в возможность вмешательства ?божьей воли? в наш мир. Более образованные люди верят в чудеса с научным обоснованием?.
(Китайгородский 1965:7)

1. Необыкновенная посадка на Луну (1954/74)
В конце 1954 года, менее двух лет после смерти Сталина, борьба за власть в ЦК КПСС шла полным ходом. Несмотря на свержение и расстрел могущественного главы МГБ Л. Берия, власть нового генерального секретаря партии Н.С. Хрущева еще не была прочной. В этот политически неопределенный переходный период один из самых известных научно-популярных журналов СССР ?Знание?сила? опубликовал экстренный выпуск, якобы написанный в будущем, а именно в 1974 г. На его первой странице было приведено сообщение АН СССР о старте первого межпланетного корабля ?Луна-1?, взявшего курс на спутник Земли с горы Казбек на Кавказе 25 ноября 1974 г. Далее в вымышленном сообщении говорилось:
?Сбылась вековая мечта человечества. Впервые люди покинули земной шар и направляются к соседней планете [?] Цель экспедиции ? ознакомиться с Луной, выяснить возможность постоянно действующего научно-исследовательского института на Луне. Наш спутник будет мирной лабораторией передовой науки, но отнюдь не военной базой, как об этом мечтали в свое время некоторые чужеземные генералы?. (Гильзин 1954:14)
На последующих 20 страницах спецвыпуска четыре члена экипажа, высказывания которых дополнялись портретами и краткими биографиями, сообщали о своих научных достижениях и подготовке к полету в космос. Профессор и астрономы представляли свои знания, а полученное в последний момент сообщение ?специального корреспондента? повествовало о первом часе полета на Луну:
?Открывается наружный люк, выбрасывается гибкая лесенка. Осторожно нащупывая ступени, человек спускается вниз. Последний шаг ? и его нога в металлическим башмаке касается поверхности Луны./ Наш командир стоит, глядя на пейзаж застывшего Лунного царства, знакомый и незнакомый в то же время. [?] Мы выбираемся [?]. Я гляжу на следы наших подошв ? они отпечатались в слое многовековой пыли, как саваном покрывшей Луну, ? первые человеческие следы. Пройдут десятки лет, нас похоронят и забудут, но следы наших ног останутся [,,,]. Их ничто не размоет, не снесет, не развеет. [?] Мы ? люди, посланцы советской страны, пришли в этот мертвый, никому не нужный мир. Мы увидели его, мы знакомимся, овсаиваемся с ним? В жизни Луны начинается новая ? человеческая эпоха?. (Там же: 31-32)
Это фиктивное описание приземления на Луну было далеко не первым, до того как Н. Армстронг 20 июля 1969 г., почти 15 лет спустя, на самом деле сделал первый шаг по спутнику Земли. Истории литературы известны описания посадок на Луну, которые восходят к Вольтеру и Луциану, самое позднее у Жюля Верна они стали предметом научной фантастики в узком смысле. Необычность этого экстренного выпуска заключается скорее в культурно-политическом контексте его появления. Еще за 2 года до легендарного ?секретного доклада? Хрущева на ХХ партсъезде, публикация позволяет ясно распознать идеологическую переориентировку советской культурной политики, в которой полеты в космос должны были играть центральную пропагандистскую роль.
Целью этой статьи является изучение культурно-исторического значения таких полетов в космос: не только человека на Луну, но и жителей других планет на Землю. При этом я исхожу из предположения, что космические темы в послевоенный период, в особенности с середины 1950-х вплоть до 1970-х гг., были главным средством закрепления идеологических установок в советской культуре повседневности. Предположительно, это удалось благодаря специфическим формам популяризации, которые концептуально возможно описать как ?чудеса с научным обоснованием?.
Прежде всего, их пропаганда осуществлялась в получивших широкое распространение научно-популярных журналах, а также в ежедневной и еженедельной прессе. С конца 1950-х гг. советская научная фантастика превратилась в весьма популярную массовую литературу. Эту привлекательность она приобрела в т.ч. благодаря тому (и это еще один подлежащий рассмотрению исследовательский тезис), что она в фантастически отвлеченной форме связывала идеологические задачи популяризации науки с советской повседневной жизнью.
Предлагаемая статья имеет следующую структуру: 2 раздел посвящен краткой теоретической концептуализации понятия ?чудо? и идеологии советской научной фантастики. Далее будет обрисован научно-популярный дискурс чудес, а также освоения космоса (разделы 3 и 4). Затем на отдельных примерах исследован вопрос, каким образом советская научная фантастика освоила эти дискурсы. Непосредственно после войны вплоть до 1953/4 гг. ?космические истории? еще оставались привязанными к официальной идеологии (часто мистического) околдовывания повседневности (раздел 5). Только в годы оттепели (1954-64) эта функция смещается. Фиктивный мир распространяется на большее пространственно-временное измерение и тем самым делает относительным собственный взгляд на мир и его идеологические основы восприятия (раздел 6). В фантастике брежневского времени происходит дальнейшее расколдовывание восхищения наукой и космосом, т.к. потусторонние видения не совпадают с мрачным и обыденным настоящим. После 1964/5 г. чудеса теряют свою силу трансформативного воздействия, как в отношении повседневности, так и идеологических посылок (раздел 7). В конечном итоге оказывается, что советский рывок к звездам наряду с идеологическим возвышением человека всегда был и тоскливым поиском возможности уйти от собственной повседневности.

2. Концептуализация: Повседневные чудеса и идеология научной фантастики
Центральную, но в целом противоречивую роль в советском дискурсе прогресса играло понятие ?чудо?, которое можно определить следующим образом: чудеса всегда происходят на границе между двумя мирами, между знакомым и незнакомым, между привычной повседневностью и необычной исключительной ситуацией, между рационально предвидимым и интеллектуально непостижимым. В религиозном дискурсе чудо представляет собой вмешательство трансцендентального потустороннего в посюстороннюю имманентность. В Советском Союзе 1930-х гг. эта дефиниция подверглась двойной секуляризации. С одной стороны, в просветительском стиле исторического материализма проводилось расколдовывание мира, путем разоблачения религиозных переходов границ чудесного как обманчивой иллюзии, искусного колдовского трюка, заговорщического тайного знания, иррационального парадокса или необычного явления природы. С другой стороны, обещалось заново, в определенной степени диалектически, заколдовать мир. В этом смысле ?чудеса нового времени? (Паперный 1985: 231 и далее.) функционировали как предвосхищение будущего идеального мира коммунизма ? они были предвестниками завтра в советском настоящем. С помощью подобных чудес нужно было продемонстрировать собственному населению, как советская действительность квази закономерно ? научно прогнозируемо ? трансформирует повседневность и приближает коммунизм. К тому же производство необычных героических и созидательных достижений обычных советских граждан было существенным средством для пропаганды вовне, чтобы продемонстрировать превосходство советской системы в целом.
Однако одновременно подобное пропагандистское ?околдовывание повседневности? грозило вступить в противоречие с реальной ситуацией в Советском Союзе. Если различие пропагандируемого идеала и переживаемой действительности стало бы слишком значительным, то научная пропаганда могла бы легко дать противоположный результат: вместо воздействия в качестве идеологического средства, она расколдовала бы саму коммунистическую идеологию как чуждую действительности и ?фантастическую?.
Советская научная фантастика как центральный жанр, занимающийся беллетристской обработкой научно-технических новшеств, с самого начала находилась в этом поле противоречий. Так Рафаил Нудельман, в 1960-х гг. как критик и автор, принимавший активное участие в ее оформлении, в своей статье ?Советская фантастика и идеология советского общества? пришел к выводу, что научная фантастика изначально была идеологически мотивирована: ?Трудно избавиться от впечатления, что, несмотря на все многообразие и богатство советской научной фантастики как чисто литературного жанра, ее эволюция не была обусловлена имманентными закономерностями, связанными с реальными социальными и научно-технологическими изменениями, и что общий курс развития советской фантастики не диктовался этими переменами как таковыми. Если такое влияние и существовало, то оно было непрямым, поскольку все эти достижения отражались в идеологии, служившей посредником и главным связующим механизмом между реальностью и ее воплощением в советской научной фантастике. По той же самой причине идеология была главным, если не единственным фактором всех ее пертурбаций, взлетов и падений?. (Nudelman 1989: 60).
Как показывает Елана Гомель на примере произведения Аркадия (1925?1991) и Бориса (*1933) Стругацких, идеологическое проникновение научной фантастики привело к развитию научными фантастами собственной закодированной ?поэтики цензуры?, которая позволяла аллегорическое ? от альтернативного до диссидентского ? прочтение текстов: ?Цензура давала импульс к возрождению аллегорических техник кодирования и маскировки, которые позволяли автору разговаривать со своими читателями (аудиторией) через голову власти?. (Gomel 1995: 104). Несмотря на то, что подобное аллегорическое кодирование все же приводит к искаженному ?присвоению? научной фантастики идеологией, литературные и в особенности фантастические тексты характеризуются тем, что они всегда позволяли амбивалентное и многослойное прочтение. Так Гомель приходит к выводу: ?Однако литературные формы не являются идеологически нейтральными; однажды примененная, аллегория побеждает и начинает вырабатывать свою собственную текстуальную динамику, которая несет в себе послания, отличающиеся от намерений авторов. Это предполагает контроль, принуждение и утверждение непреложности заданной истории, которая становится историей подавления. (?) С другой стороны, научная фантастика делает текст доступным для множества интерпретаций и открывает его эпистемологическую неопределенность, подрывая, таким образом, жесткость аллегории?. (Там же). В данной работе исследованию подлежит именно подобный способ прочтения фантастических текстов, который не выдвигает на первый план ясно узнаваемые у многих авторов аллегорическое диссидентство и критику системы, но и не интерпретирует их ? как Нудельман ? в качестве изначально идеологически деформированных, а приближается к рассмотрению амбивалентной динамики фантастических текстов в связи с научно-популярным топосом ?чуда?.

3. Чудеса нового времени
Если рассматривать Советский Союз с точки зрения его идеологического самопонимания, то это было государство, образ которого покоился на авторитете научных гипотез, которые утверждали закономерно развивающуюся и тем самым подверженную планированию устремленность истории. Так строительство Советского Союза в 1920-е гг., как и последовавшая позже форсированная индустриализация экономически отсталой страны обосновывались учением сначала Маркса и Энгельса, затем Ленина и позже Сталина. При популяризации этих идеологических обоснований научно-технические достижения приобрели центральную роль ? стоит упомянуть только пропагандистское значение электрификации или радио. Техника и наука рассматривались как инструмент подчинения человеку и использования им природных ресурсов страны. К примеру, распашка Сибири, героические достижения пилотов 1930-х гг. или гигантские стройки социализма были представлены как успехи на грани ?чудес?. Тем самым популяризация науки, хотя она и оставалась в просветительской традиции расколдовывания мира XIX века, одновременно создавала новые мифы. Ганс Гюнтер писал об этом дискурсе сталинизма: ?Собственно говоря, чудеса нового времени отличаются от прежних тем, что они производятся социалистическим энтузиазмом и невиданным взлетом науки, т.е. определенным образом ?закономерно?. В отличие от прежних фаз человеческой истории настоящее выглядит временем исполненных мечтаний человечества? (Guenther 1993: 107).
При пропаганде этих социалистических чудес использовались превосходные степени. Так были предложены гигантские проекты полезного подчинения природы и преобразования климата. Например, с 1920-х по конец 1950-х гг. обсуждались планы растопить Северный полюс, чтобы превратить в полезные и заселить гигантские области сибирских степей, тайги и тундры. Некоторые проекты рассматривали возможность повернуть Гольфстрим или другие теплые морские течение с помощью огромных дамб, другие предлагали атомными взрывами повлиять на таяние арктического льда и тем самым на потепление климата.
В 1950-х гг. эта гигантомания нашла свое продолжение в ракетной и радарной технике. На первом месте здесь стоял полет первого искусственного спутника Земли, который в 1957 г. вызвал настоящую эйфорию в советской прессе и праздновался как ?начало космической эры человечества?. Когда в 1961 г. Юрий Гагарин стал первым человеком во Вселенной, казалось, что советская наука окончательно доказала свое превосходство над Западом. Одновременно полет Гагарина в космос приобрел неуемную образную силу, чья мощь точнее всего выражена в метафорике приписываемых Константину Циолковскому (1857?1935) слов: ?Земля ?колыбель человечества, но нельзя вечно жить в колыбели? (Цит. по: Schwartz 2003: 58). Это выражение открывает совершенно новые перспективы оценки успехов в космосе: даже полет на луну выглядит здесь лишь как первый беспомощный шаг ребенка, до того как он научится бегать в далях млечного пути. Находящиеся по эту сторону млечного пути галактики внезапно оказались достижимыми. Это была мечта, окрылившая фантазии и превратившая Юрия Гагарина в реализуемое обещание.

4. Заселение космоса
Одна из этих фантазий обращалась к заселению космоса, которое стало темой обсуждения советской публицистики еще до полета Гагарина. Особенно обсуждались проекты регулярных рейсов на Луну, ее заселения и использования. В 1958 году некий доктор технических наук разработал трехэтапный план по превращению Луны в ?седьмой континент? Земли за 10 лет. Еще один сотрудник научного журнала выдвинул план по освоению космоса на ближайшие 150 лет, который предусматривал на 1970-1980-е гг. первую высадку человека на Луну и строительство первых постоянных станций, на 1990-2000-е гг. ? первые поселения, а на 2090-2100-е гг. ? полное заселение и ?превращение? ее в ?цветущий седьмой континент земного шара?. Согласно этому плану, и на Марсе в течение XXI в. должна быть реконструирована атмосфера, чтобы до 2090 г. там смогли поселиться несколько сотен тысяч человек.
Наряду с подобными планами по заселению Луны и планеты Марс, имелись такие, которые исходили из того, что Красная планета была заселена прежде и возможно заселена до сих пор, прежде чем фотографии американских спутников в середине 1960-х гг. не внесли определенную ясность. В 1961 г. один московский астроном писал, что видимая в телескопы единая структура так называемых марсианских каналов позволяет сделать вывод об их принадлежности к гигантской сельскохозяйственной системе, не ведающей ?национальных границ?, и что марсиане образовали ?дружную семью?, которая не знает частных интересов:
?И в этом удивительном факте можно увидеть явное проявление интенсивной деятельности марсиан, продолжающих бороться с суровыми условиями своей планеты. [?] Марсиане не исчезли. Они действуют и поныне?. (Зигель 1961:23)
Другие астрономы настаивали, что на Марсе без сомнения существовала высокоразвитая цивилизация, которая была разрушена непредвиденной катастрофой или распалась. Хотя эти тезисы вскоре были опровергнуты большинством, и утвердилось мнение, что в Солнечной системе жизнь есть только на Земле, однако, снова и снова выдвигалось предположение о существовании жизни в других галактиках. Так в мае 1964 г. состоялось первое всесоюзное собрание по проблеме ?внеземных цивилизаций? в Бюракане, организованное Армянской академией наук.
На сегодняшний взгляд такие планы и спекуляции могут показаться причудливыми, но в свое время, вопреки всей существующей критике и оговоркам, они серьезно и главное подробно обсуждались. И не только в научно-популярных газетах, но и также в ?Правде? или ?Известиях?, т.к. в отличие от других тем они пользовались чрезвычайной популярностью у населения.
Если задаться вопросом о причинах этой популярности, которая прекрасно использовалась в пропагандистских целях, и рассмотреть популяризацию науки в более широком культурно-историческом контексте, то в этих светских чудесах с середины 1950-х гг. центральную роль играло их перенесение в космические просторы. Ибо перенесение веры в науку в космические дали делало возможным ее соединение с популярными религиозными представлениями, которые издавна искали ответы на вопросы о будущем в звездах и на небе. Стоит упомянуть лишь астрологию, толкование солнечных затмений и падающих звезд или представление о небе как местожительстве богов, которые, кстати, дали названия большинству планет и созвездий. С оглядкой на эти представления за образным освоением космоса скрывалось обещание лучше понять ?тайны? потустороннего мира. Одновременно это перенесение отделяло производство чудес от непосредственного быта, так что спекулятивные фантазии не вступали больше в непосредственный конфликт с практической реализацией научно-технических нововведений в быту. Пространство коллективной мечты и индивидуальные повседневные желания еще находились в образной идеологической связи. И именно сюда встраивались фантастические спекуляции советской научной фантастики.

5. Огненный шар в тайге
Научная фантастика позднего сталинизма в своей соцреалистической концепции была литературным жанром, который должен был принципиально показать, как будет выглядеть ближайшее будущее в советском посюстороннем мире. Здесь центральную идеологическую роль играло молодое поколение фантастов, многие из которых перешли в литературу из технических профессий. После войны к этому новому поколению наряду с Александром Казанцевым (1906-2002) принадлежал главным образом Владимир Немцов (1907-1993). Последний еще в 1955 г. опубликовал свой научно-фантастический роман ?Осколок Солнца? с программным вступительным абзацем:
?В это лето ни один межпланетный корабль не покидал Землю. По железным дорогам страны ходили обыкновенные поезда, без атомных котлов. Арктика оставалась холодной. Человек еще не научился управлять погодой и жить до трехсот лет. Марсиане не прилетали. Запись экскурсантов на Луну еще не объявлялась./ Ничего этого не было просто потому, что наш рассказ относится к событиям сегодняшнего дня, который дорог нам не меньше завтрашнего. И пусть читатели простят автора, что он не захотел оторваться от нашего времени и, от нашей планеты?. (Немцов 1955:3)
Но сама научная фантастика в 1946-1953 гг., ориентированная прежде всего на научно-популярные великие проекты, обслуживала еще и потребность спекулятивного заколдовывания мира космическими чудесами. Так Немцов в 1946 г. написал научно-фантастическую повесть ?Огненный шар?, которая впоследствии была опубликована в научно-популярном журнале ?Вокруг света? и начинался словами:
?Моя поездка в тайгу прошлым летом никак не могла называться путешествием. Я выполнял самое обыкновенное задание, в котором не было никакой романтики. И тем не менее именно во время этой будничной поездки мне пришлось пережить самые необыкновенные приключения, быть может, даже более страные, чем может выдумать фантазия романиста, посылающего своих героев на какую-нибудь отдаленную планету?. (Немцов 1946а:20).
Это вступление демонстрирует цели этой фантастики: преодоление дихотомии между повседневностью и романтикой, обыкновенной командировкой и необычным приключением, привычной окружающей средой и фантастическими далекими мирами. Вместо этого все необыкновенное, фантастическое, приключенческое переносится в советскую действительность, в данном случае в сибирскую тайгу, куда профессиональные интересы приводят молодого радиотехника. Однажды вечером он видит из своей комнаты в гостинице падающую звезду, размышляет, что ему загадать, вдруг внезапно слышит вдалеке взрыв и сразу после этого ловит изобретенным им особо чувствительным аппаратом странные крики о помощи. Оказалось, что падение метеорита в тайге вызывало большой пожар, и там, на маленьком острове посреди озера остались его бывший учитель и профессор, проводивший эксперименты с радиоаппаратурой по улавливанию внеземных сигналов, и его дочь. Так как в горящей тайге нельзя приземлиться на спасательных самолетах, принимается решение снарядить танк, который вместо легко воспламеняемого бензина работает на электроаккумуляторах и защищен от жара асбестовым покрытием. В этом танке, названном ?Феникс?, рассказчик от первого лица отправляется вместе с изобретателем и инженером в звании майора на поиски пропавших. Поездка через горящую тайгу напоминает продвижение в аду во время апокалипсиса. Профессора находят на острове, но его дочь исчезла. Наконец ее обнаруживают посреди огненного моря на лесной просеке рядом с пылающим шаром упавшего небесного тела ? рядом с метеоритом ? и решают увезти его с собой при помощи троса. Из последних сил герои спасаются из горящей тайги. После этого разгорается научная дискуссия о влиянии огненного моря на радиоволны, а также об оценке метеорита, который в конце расплавился во множество высококачественных искусственных алмазов, о чем восторженно восклицает автор:
?Подумайте и о том, друзья, [?] что тысячи дешевых алмазов могут создать полный переворот в технике. Представьте себе, что у токарных станков, у станков-автоматов на концах резцов стали бы светиться крупные алмазы в десятки карат!? (Немцов 1946б:54)
На это восторженное восклицание возражает старший лейтенант:
?А главная ценность заключается в иных алмазах, [?] твердых и стойких, которые никогда не горят. [?] В машине, что вы придумали, [?] в ?Фениксе?, как в огненном шаре, кристаллизовались алмазы ? люди, которые стоят дороже лучших в мире алмазов?. (Там же)
Эта кристаллическая трансформация в ?нового человека? исполнила первоначальное желание автора ? он бескорыстно счастлив и интегрирован чрезвычайным происшествием в советский посюсторонний мир:
?Работать вместе с ними, выдумывать и спорить, ? вот было мое желание./ И снова в черном небе августовской ночи падали звезды, чтобы закончить свой путь на земле. Но я уже не мечтал о заоблачных путешествиях и не загадывал желаний?. (Там же)
Идеологическое околодовывание будней в этом произведении научной фантастики многократно: во-первых, это присоединение фантазий к советской действительности: изобретательностью и воображением людей должны управлять не далекие путешествия и космические приключения, а только посюсторонний мир. Во-вторых, до некоторой степени метафорически реализуются традиционные религиозные представления, например, связывание личной судьбы с падающими звездами. Здесь реальная падающая звезда оказывается на Земле и дает возможность исполнения желаний главного героя. В-третьих, это исполнение желаний функционирует как мифическое событие инициации, которое в итоге превращает и людей и ?огненный шар? как объект их желаний в новых ?кристаллизованных? существ. Рассказ описывает метаморфическую инициацию посредством героического поступка. В-четвертых, научно-техническое вспомогательное средство ? танк ? сам становиться мифическим существом: огненной птицей ?фениксом?, которая согласно легенде всегда заново возрождается только через самоуничтожение. В-пятых, это превращение далекого и потустороннего в реальное здесь происходит на уровне сюжета, а именно в топосе одинокого острова, на котором традиционно испытывают альтернативные формы науки и жизни взбалмошные ученные (например, у Уэллса ? доктор Моро) или путешественники, потерпевшие кружение (Гулливер Свифта). Этот топос острова в качестве необыкновенного места утопии и индивидуального бегства от действительности представляется через профессора, исследующего космические лучи, которого коллектив людей в танке забирает через огненное море назад в советскую действительность.

6. Мир без горизонта и границ
Хотя во времена Н.С. Хрущева с исчезновением такой тесной привязки к советской действительности для ученых открылись новые пространства действия в научной фантастике, их главная тема оставалась неизменной: популяризировать научные гипотезы и проекты и одновременно демонстрировать, куда развивается советское общество и человечество в целом. Поэтому после 1957 г. действие рассказов происходило главным образом в далеком будущем и других мирах. Прорывом в этих историях о будущем стала публикация романа Ивана Ефремова (1907-1972) ?Туманность Андромеды?, который впервые как история с продолжением вышел в свет в научно-популярном журнале ?Техника ? молодежи? одновременно с первыми полетами спутников. Его действие представляло попытку нарисовать общую картину далекого будущего в 54 столетии.
В то время как в одной части романа описывается приключения экипажа космического корабля в далеких галактиках, другая часть в разных главах изображает жизнь на Земле. Здесь делается набросок развития человечества со времен холодной войны, который ведет от ?второй великой революции? через ?эра Мирового Воссоединения? к ?эре Великого Кольца?. Разворачивающееся в этой эпохе действие на примере воспитания детей и молодежи, организации досуга, научной и общественной политики показывает, как будет организована повседневность в далеком будущем. Эта картина будущего соответствует щепетильному, ярко выражено гетеросексуальному идеалу благосостояния Советского Союза, как это пропагандировалось в других случаях: свой дом со всеми техническими удобствами, спортивная активность, ярко выраженный культ дружбы и жажда знаний, а так же намеренное, способность ценить античную красоту и синэстетические и цельные произведения искусства, с единственной разницей ? которая в свое время подверглась критике - у И. Ефремова сталинская буржуазная малая семья полностью разрушена в пользу государственного воспитания детей и индивидуального развития всех людей. (Ефремов 1958)
Подобным образом научная фантастика впервые детально показала, как будут выглядеть будни в коммунистическом будущем, к которому неизбежно двигался Советский Союз. Очень скоро оказалось, что нельзя было ожидать сравнимых с романом И. Ефремова бесчисленных набросков, т.к. они могли лишь создать вариант похожей модели будущего или предложить другую. Но тогда они вступили бы в противоречие с первой и таким образом подняли бы вопрос, какое видение с научной точки зрения более вероятно. Один критик выразил эту дилемму в следующей формуле:
?Ефремов изобразил будущее, как далекую вершину. Лем возразил: ?Вершина тем и плоха, что выше нет ничего??. (Гуревич 1967: 141).
Поэтому чаще всего описывались только отрывки коммунистического будущего, повседневные события на далеких планетах или отдельные моменты завтрашнего мира. Картины из этих сценариев будущего были похоже друг на друга по многим признакам. Так почти во всех историях самое позднее к концу 2000/01 г. на всей Земле господствовал коммунизм. В нем осуществились проекты, нарисованные научно-популярной публицистикой. Ее протагонистами были главным образом герои-мужчины (Green 1987), которые, прежде всего, занимались разведкой во Вселенной, а также кибернетикой, лабораторными экспериментами и различными изобретениями по оптимитизации человеческого тела (Rullkoetter 1974).
Не только взгляд в коммунистическое будущее составлял очарование этих историй, но также вид и способ обращения с этими темами. Так как локализация действия во времени, которое до некоторой степени происходило после телеологического конца истории, сделала возможным отменить детерминистское понимание времени. Основой для этого стали естественнонаучные теории, например, теория относительности, утверждавшие возможность различного течения времени. Так почти не было сюжета, который не обращался бы к литературному образу путешествия во времени со скоростью света. Встречались и уэлсова машина времени, и космические дыры во времени и анабиотическое состояние сна. Они часто превращали космических героев в чужаков без родины, так что один отчаявшийся протагонист в романе Г. Гора ?Странник и время? (1962) воскликнул по поводу этих почти неограниченных возможностей:
?Уж не боялся ли я улицы, уходящей в беспредельность? Я не хотел себе в этом признаться, но это было так. Я хотел отсрочить хоть на десять минут встречу с миром без горизонтов и границ? (Гор 1962:99)
Это потрясение героев смещениями во времени и пространстве превратилось в многократно варьировавшуюся тему произведений. Точнее сказать: пространственно-временное отчуждение посредством физических теорий, которые отменяли ?объективную? детерминированность пространства и времени, соответствовало на идеологическом уровне кризису идентичности героев, чья жизнь в коммунистическом будущем не могла более достигнуть ясно определенной цели и тем самым теряла ориентиры. И именно в этом двойном ? в пространственно-временном и идеологическом ?отчуждении героев советского настоящего заключалось их необыкновенная привлекательность. Все же их приключения открывали и новый взгляд на идеологию Советского Союза. Отчетливее всего это поле напряжения фантастики по отношению к настоящему проявилось в противостоянии героев внеземным существам.
Внеземное в фантастике всегда означало конфронтацию читателя с вытесненными, запрещенными и забытыми Другими в собственной истории (Appleyard 2005). В очаровании ?нечеловеческого? всегда присутствует поиск собственной человеческой идентичности (Gommel 2004: 368 ff.). С точки зрения культурной истории внеземные существа в советской фантастике можно интерпретировать как шифр для атомных бомб, ГУЛАГа, теории заговора или религиозных дискурсов. Так, например, полгода спустя после Хиросимы в одноименном рассказе-гипотезе А. Казанцева ?Гости из космоса? впервые появились на космическом корабле с атомным топливом, который потерпел аварию над сибирской тайгой (интересно, что эта история появилась за полтора года перед тем, как в США бывшие летчики Второй мировой войны впервые увидели НЛО). В период оттепели существовала дискуссия о так называемых ?космонавтах древности?, к которым причисляли различных египетских, греческих, христианских и исламских богов и пророков, как возможность заниматься обсуждением религиозных тем.

7. Связи личного характера
Если в первом послевоенном десятилетии внеземные существа едва ли играли какую-то роль, то с 1957 г. они стали постоянной темой в советской научной фантастики. Все же их образ не был единым. Напротив, с начала 1960-х гг. во многих историях можно проследить значительное изменение их характеристики, которое касалось, прежде всего, вопроса антропоцентризма. До этого момента герои историй наталкивались на существа, которые пережили сравнимое с земной эволюцией развитие или еще продолжали развиваться.
Космос поначалу не производил более высокоразвитых разумных существ, которые были бы настроены враждебно. Это покоилось на основной гипотезе марксизма-ленинизма, исходившей из объективно детерминированного общественного развития, которое должно было распространяться и на другие внеземные цивилизации. Согласно этому, высокоразвитая цивилизация, достигшая такого уровня развития, чтобы покинуть ?колыбель? своей планеты, могла быть только мирной коммунистической цивилизацией. Также внешность внеземных существ едва ли отличалась от человеческой. Это сходство было особо обосновано у И. Ефремова тем, что человеческое тело как ?универсальный организм? является идеальным результатом любой биологической эволюции так же, как коммунизм представляет собой идеальный общественный строй.
Только в 1960 г. впервые в период оттепели показались разумные внеземные существа, которые существенно отличались от людей и во многих смыслах указывали им их границы. Так, например, в рассказе В. Савченко ?Вторая экспедиция на странную планету? люди напрасно пытались установить контакт с кристаллическими существами:
?... Да, мы столкнулись здесь с кристаллической жизнью. Именно столкнулись, потому что не были подготовлены к этой встрече. Слишком долго на Земле господствовало мнение, что возможна лишь органическая жизнь, что высшим проявлением жизни является человек; Что, когда нам доведется встретиться с разумными существами в других мирах, то они будут отличаться от нас весьма незначительно, скажем, формой ушей или размерами черепа...? (Савченко 1960:16).
Если сравнивать эти истории о внеземном с популярной ?верой в науку?, то их значение изменилось. В последней пропагандировалось завоевание космоса как цель, поставленная человеком, а научная фантастика все больше и больше ставила антропоцентрические гипотезы под вопрос . Хотя она принимала ?веру в науку?, но с начала 1960-х гг. она постепенно смещала перспективы вдаль от Земли и от человека как центра мира в пользу множества миров и всевозможных форм жизни. При этом она отвергала центральный идеологический постулат сталинского и хрущевского времени, согласно которому человек как хозяин и создатель может подчинить себе природу и технику.
Самыми известными в данном направлении фантастики являются романы братьев Аркадия и Бориса Стругацких, даже если они далеко не были единственными, кто затрагивал эту тему. Если первоначально они занимались этическими вопросами повседневности, которые решались на основе обращения с научно-техническими чудесами будущего или встреч на других планетах с (в большинстве своем) деспотическими цивилизационными формами (Simon 2004:383), то с середины 1960-х гг. они начали усиленно обращаться к космическим гостям на Земле.
Хотя разыгрывающиеся в чужих мирах негативные утопии ?Попытка к бегству? (1962) или ?Трудно быть богом? (1964) представляли собой отчужденное зеркало советской повседневности, но даже в своей критике эти произведения удовлетворяли образную тоску по экзотическим и чужим мирам. Все изменилось с отставкой Н. Хрущева и так называемым периодом застоя. Космические встречи теряют свою инициативную и трансформирующую силу для повседневности. Контакт с другими мирами не делает героев ни ?кристаллизированными? людьми (как у Немцова), ни живущими свободно согласно потребностям индивидами (как у Ефремова). Вместо того чтобы околдовывать протагонистов, космические гости скорее фокусируют мрачность повседневности.
?Второе нашествие марсиан. Записки здравомыслящего? (1967) А. и Б. Стругацких рассказывает о буднях провинциального города где-то на Земле, который однажды ночью стал свидетелем мощного огненного взрыва на горизонте. Постепенно пошли разговоры о появлении нового правительства в связи с нашествием марсиан. Протагонисты ? люди, прилежно употребляющие алкоголь, обсуждающие на рынке или в кабаке всевозможные банальности и сплетни, озабоченные своей пенсией, собирающие почтовые марки, отпускающие сексистские шутки и недовольные своей маленькой семьей. Несмотря на некоторую истеричность, они принимают марсиан совершенно без сопротивления, так как никто не имеет иллюзий относительно политических изменений. В этой по-настоящему мрачной атмосфере ?проклятого конформистского мира? (Стругацкие 2007:495) вторжение даже не вызывает страха и ужаса перед сверхмощной оккупационной властью (которые еще господствовали во время ?первого нашествия? в романе Г. Уэллса ?Война миров? в 1899 г., на что намекает название романа). Ни в одном моменте не проявляется больше ни научное любопытство, ни оптимистическая вера в прогресс. Вторжение марсиан не только потеряло всю необычность, оно также не имеет значения для быта представленных здесь людей.
?Пикник на обочине? (1972) также рассказывает о посещении инопланетных гостей, но на этот раз в более четко выраженном капиталистическом мире, в который инопланетяне не предпринимают вторжения, а как предполагает один из протагонистов ? просто устроили небольшой пикник на Земле на своем пути через просторы Вселенной, хотя какой-то мусор на краю дороги они все же оставили. Этот странный мусор проявляет ряд загадочных свойств, которые выводят из силы все физические законы, благодаря чему они являются крайне полезным как в экономическом, так и в военном плане. Поэтому отгораживается т.н. запретная ?Зона? для проведения научных исследований. Одновременно таинственные артефакты привлекают ряд любопытных и ?золотоискателей?, которые пытаются вынести инопланетные предметы из запретной Зоны. Подозрительные авантюристы, сомнительные коммерсанты и коррумпированные чиновники поселились в ее округе:
?[?] в поисках зубодробительных приключений, несметных богатств, всемирной славы, какой-то особенной религии, валили валом, да так и осели шоферами такси, официантами, строительными рабочими, вышибалами, алчущие, бесталанные, замученные неясными желаниями, всем на свете недовольные, ужасно разочарованные и убежденные, что здесь их снова обманули.?. (Стругацкие 1993:76).
Один из этих золотоискателей ? ?Рыжий? Рэдрик Шухарт, главный герой истории, необразованный пьяница и преступник, который уже неоднократно сидел в тюрьме и, несмотря на это, снова дает себя уговорить добыть за небольшие деньги желанную инопланетную контрабанду из Зоны. Для него инопланетные артефакты и опасные для жизни явления в Зоне не имеют никакой научной и волшебной привлекательности, а представляют собой лишь препятствия, которые необходимо преодолеть и которые он понимает не рационально, а чисто инстинктивно. Для него речь идет исключительно о заработке, который он отдает своей семье, но большей частью пропивает в пивной.
Однако Зона овладевает окрестностями. Дочь Шухарта, вероятно, вследствие длительного нахождения в окрестности Зоны, все больше превращается в ?мартышку?, которой врач даже отказывает в человеческом статусе. И однажды в его квартире как живой труп появляется его умерший отец. В этой безвыходной и неутешительной ситуации для Шухарта остается последняя надежда ? находящийся в зоне легендарный ?Золотой шар?, который якобы исполняет все желания. На пути к нему он впервые начинает задумываться о своей жизни:
?И то, что раньше казалось глупостью, сумасшедшим бредом [?], обернулось теперь единственной надеждой, единственным смыслом жизни, потому что только сейчас он понял: единственное на всем свете, что у него еще осталось, единственное, ради чего он жил последние месяцы, была надежда на чудо. Он, дурак, болван, отталкивал эту надежду, затаптывал ее, издевался над нею, пропивал ее, потому что он так привык, потому что никогда в жизни, с самого детства, он не рассчитывал ни на кого, кроме себя [?]. А сейчас эта надежда уже не надежда, а уверенность в чуде заполнила его до самой макушки, и он уже удивлялся, как мог раньше жить в таком беспросветном, безысходном мраке...? (Стругацкие 1993:131).
С этим переживанием пробуждения безнадежного пьяницы из ? безысходного мрака? вера в чудеса снова становиться тем, чем в культурно-историческом плане она была всегда: религиозным моментом эпифании, который ни в коем случае не связан больше с научным обоснованием. Он наоборот отделяется от рациональных предложений других протагонистов. В экранизации романа ?Сталкер? (1978) Андрей Тарковский (1932-1986) сделал этот религиозный момент, который у братьев Стругацких являлся только одной из многих сомнительных опций, центром своего произведения: здесь ученный и писатель вместе с проводником, называемым сталкер, отправляются в таинственную комнату, которая якобы может исполнить все желания, но ни один из трех в итоге не захотел их произнести. В этом поиске смысла жизни прежде всего зона, напоминающая отравленную бывшую промышленную область, с покрывшей все растительностью, которая визуально затягивает большие города в свои чары и придает происходящему таинственному ауру.
Тем самым инопланетные чудеса приобретают дальнейшее символическое значение: они больше не заколдовывают будни или не следуют за идеологией прогресса в другие миры, но являются определенным образом синекдохой для научно-промышленных и идеологических заблуждений советского общества. В том, что герои ищут свою последнюю надежду на исполнение желаний в мусоре на обочине, как у Стругацких, или в отбракованных промышленных грудах на стройке социализма, как у Тарковского, они представляют полное разрушение иллюзий относительно коммунистических обещаний лучшего будущего. Трансформация повседневности с помощью научных инноваций и космических встреч потерпела здесь полное поражение. Вместо свободно расцветающих потребностей (как у Ефремова) эти герои-мужчины остаются плененными в своем узком горизонте из алкоголя, сплетен и семьи.
Одновременное образное соединение индивидуальных желаний с инопланетными явлениями показывало также, насколько прочно популяризация науки вошла в повседневную культуру. Так ?Пикник на обочине? заканчивается тем, что Шухарт повторяет слова своего умершего вследствие несчастного случая сопровождающего, которые он формулирует как собственное желание, ибо ему не приходят на ум собственные мысли: ?СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!? (Стругацкие 1993:151). Эти заключительные слова спровоцировали разнообразные интерпретации ? в своей безмолвности они все же демонстрируют, насколько тесно в советской популярной культуре индивидуальные желания были связаны с коллективной машиной желаний космических событий: субъект не говорит ничего, кроме как ?Счастье для всех?.
В иной форме, чем Стругацкие и Тарковский, популярным освоением космических чудес занимался один из успешнейших фантастов 1970-х гг. Кир Булычев (1934-2003). Его рассказы из жизни советского провинциального города ?Великий Гусляр? впервые были опубликованы в 1972 г. в томе ?Чудеса в Гусляре?. В то время как у братьев Стругацких захваченных бытом пьяниц не может вырвать из их рутины даже космическое чудо, у Булычева речь идет о порядочных и добросовестных советских маленьких людях, которые используют свои ограниченные преимущества в повседневной жизни, а в остальном проводят время за картами, водкой и рыбалкой. В этих историях, иронически обнажающих недостатки и идиосинкразию советской повседневности, жители дома ? 16 по ул. Пушкина и прежде всего добросовестный шеф строительной конторы Корнелий Удалов снова и снова встречаются с инопланетными существами: иногда в образе бегемота, иногда ? золотой рыбки, простого водителя или маленьких зеленых человечков. Первая из этих историй (1970) носит программный заголовок ?Связи личного характера?. В ней Удалов однажды вечером сообщает своему соседу по двору, как он на проселочной дороге встретил потерпевшее аварию блюдце с трехногими ?неземлянами? на борту. При крушении они сильно повредили целый отрезок дороги, но все вплоть до столбиков отремонтировали на уровне ?импортной мебели?. Однако им не хватало белой масляной краски, так что Удалов согласился на их просьбу докрасить столбики. Он рассказывал о в целом вполне земно выглядящих неземлянах, как будто они были самым обычным явлением в мире. И их манера обращения едва ли отличается от советских ?аборигенов?: они опасаются выговора от начальства и насмешек других галактик. Космическая встреча рассказывается Удаловым как развлекательный анекдот в конце рабочего дня:
?[?] глаза у него помутнели и приобрели отсутствующее выражение, с каким былинные сказители в отдаленные времена вынимали гусли из торбы, обращали лицо к самому князю и начинали разворачивать длинное, увлекательное повествование, правдоподобное для слушателей и совсем невероятное для потомков?. (Булычев 1970:47).
В последующих гуслярских рассказах внеземные существа появляются и в повседневности других героев, которые воспринимают их выход так естественно, как замечают нехватку продуктов, праздничные дни или досадные помехи, всегда движимые своим узким горизонтом ожиданий из любопытства, ревности и потребности в сплетнях. ?Чудеса в Гусляре? не требуют больше научного обоснования ? они полностью интегрированы в привычную повседневность провинциальных граждан.
Космические гости, вписываясь в стагнацию брежневской эры, только придают ей статус кво, без всякой ее идеологической трансформации в какое-либо направление. Так инопланетный пилот ?Вусц?? в рассказе ?Паровоз для царя? (1977) отчаянно расплакался: ?Пришелец [?] не мог смириться с тем, что превратился в Робинзона Крузо, окруженного многочисленными пятницами. [?] Пришелец Вусц, пока суд да дело, устроился счетоводом к Удалову в контору, освоил русский язык, с обязанностями справляется сносно, правда, звезд с неба не хватает.? (Булычев 1977:48). ?Связи личного характера? провинциалов с ?развитой силой воображения? к гостю привело здесь к его превращению в среднестатистического клерка. Тем самым Булычев разбивает веру в чудеса вместе с ее религиозными компонентами посюстороннего спасения, которые у Стругацких и Тарковского еще присутствуют как последняя (обманчивая) надежда. Советский рывок к звездам не может ухватить с неба даже падающей звезды.
Так, с расколдовыванием советской идеологии с конца 1960-х гг. научно-популярная вера в чудеса снова превращается для образованных людей в повседневную веру во вмешательство если не божественной, так по меньшей мере внеземной ? трансцендентной ? воли в этот мир, которую находят в одичавшей природе, странных космических явлениях или в фольклорных байках.
С точки зрения культурной истории уже только поэтому популярные истории о чудесах стоит ввести в историю литературы, т.к. ими подпитывались многие постсоветские авторы: как образным потенциалом, так и способом представления. Это относится не только к сверхпопулярным сегодня фэнтези и фантастике (Гончаров, Мазова 2002), но и к чрезвычайно распространенным в СМИ паранаучным и оккультным темам (Hagemeister 1998). Это относится также к адресованным всем ?образованным людям? постмодернистским произведениям, например, к ?Омону Ра? (1992) В.Пелевина (*1962) и последним романам Владимира Сорокина (*1955) ?Лед? (2002) и ?Путь Бро? (2004), которые все тщательно используют советскую мифологию (не)возможных встреч с внеземными формами жизни и лунного мира.

*Впервые данный текст был опубликован: Wunder mit wissenschaftlicher Begruendung. Verzauberter Alltag und entzauberte Ideologie in der sowjeti-schen Science Fiction der Nachkriegszeit? in: Berliner Osteuropa Info, Bd. 23/2005, S. 100-109.

Литература
Appleyard, Brian 2005: Aliens. Why They are Here. London: Scribner
Булычев К. 1977: Паровоз для царя. Фантастический рассказ // Знание ? сила. ? 2. С. 46-48.
Булычев К. 1970: Связи личного характера. Фантастический рассказ // Знание ? сила. ? 6. С. 47-48.
Гильзин К. и др. 1954: Знание ? сила ? 11 1974 // Знание ? сила. 1954. ? 11. С. 14-32.
Gomel, Elana 1995: The Poetics of Censorship. Allegory as Form and Ideology in the Novels of Arkady and Boris Strugatsky. In: Science Fiction Studies 22,1: 87?105.
Gomel, Elana 2004: Gods like Men. Soviet Science Fiction and the Utopian Self. In: Science Fiction Studies 31,3: 358?377.
Гончаров В., Мазова Н. 2002: Толпа у открытых ворот // Если. ? 3. С. 257-270.
Гор Геннадий 1962: Странник и время // Фантастика. (Под ред. К. Андреева) М.: Молодая гвардия. С. 3-145.
Green, Diana 1987: An Asteroid of One?s Own. Women Soviet Science Fiction Writers. In: Irish Slavonic Studies 8: 127?139.
G?nther, Hans 1993: Der sozialistische Uebermensch. Maksim Gor?kij und der sowjetische Heldenmythos. Stuttgart: Metzler.
Гуревич Георгий 1967: Карта страны фантастики. М.: Искусство.
Hagemeister, Michael 1998: Der ?russische Kosmismus?? ein Anachronismus oder die ?Philosophie der Zukunft?? In: Hartmann, Anne und Christoph Veldhues (Hg.), Im Zeichen-Raum. Festschrift fuer Karl Eimermacher zum 60. Geburtstag. Dortmund: Projekt, 169?201.
Jefremow, Iwan 1958: Das M?dchen aus dem All. Wissenschaftlich-phantastischer Roman. Dt. von Heinz Lorenz. Berlin: Kultur und Fortschritt.
Китайгородский Александр 1965: Чего на свете не бывает // Знание ? сила. 1965. ? 6. С. 6-7.
Немцов Владимир 1946a: Огненный шар // Вокруг света. 1946. ? 8-9. С. 20-29.
Немцов Владимир 1946б: Огненный шар // Вокруг света. 1946. ? 10. С. 45-54.
Немцов Владимир 1955: Осколок солнца. Научно-фантастическая повесть. М.: Молодая гвардия.
Nudelman, Rafail 1989: Soviet Science Fiction and the Ideology of Soviet Society. In: Science-Fiction Studies 16,1: S. 38?66.
Паперный Владимир 1985: Культура ?Два?. Ann Arbor: Ardis.
Rullkoetter, Bernd 1974: Die Wissenschaftliche Phantastik der Sowjetunion. Eine vergleichende Untersuchung der spekulativen Literatur in Ost und West. Bern: Peter Lang.
Савченко Владимир 1960: Вторая экспедиция на странную планету // Альфа Эридана. (Под ред. Василевского А. М.): Молодая гвардия. С. 5-35.
Simon, Erik 2004: The Strugatskys in Political Context. In: Science Fiction Studies 31,3: 378?406.
Schwartz, Matthias 2003: Die Erfindung des Kosmos. Zur sowjetischen Science Fiction und populaerwissenschaftlichen Publizistik vom Sputnikflug bis zum Ende der Tauwetterzeit. Berlin: Peter Lang.
Стругацкий, Аркадий; Стругацкий, Борис 2007: Второе нашествие марсиан: Записки здравомыслящего (Повесть, 1967) // Собрание сочинений в 11 томах. Т. 4. 1964-1966 гг. М.: Terra Fantastica, С.495-578.
Стругацкий, Аркадий; Стругацкий, Борис 1993: Пикник на обощине (1972) // Собрание сочинений в 12 томах. Т. 7. Повести. М.: Текст. С. 5-152.
Зигель Феликс 1961: На Марсе ? разум? // Знание ? сила. 1961. ? 2. С. 22.