|
|
| Архив - Чудеса с научным обоснованием - Комментарии
Уважаемые коллеги из Базеля и Челябинска,
спасибо за Ваши увлекательные комментарии, затрагивающее множество интересных вопросов, на которые, исходя из заданных виртуальным семинаром параметров, я смогу ответить лишь частично.
В целом при обращении к научной фантастике как историческому источнику ? как и вообще к советской истории ? необходимо учитывать специфику изучаемого периода. Разумеется, тексты, которые могли быть опубликованы в сталинское время, подлежали более массивной цензуре и политическому влиянию, чем сочинения периода 1920-х гг. или ?оттепели?. И все же из этих научно-фантастических произведений можно получить объемную информацию о том, какие научно-технические представления и великие проекты пользовались в те годы популярностью, а также ? какие страхи и опасности связывались с этими проектами. Цитируемый мной текст Владимира Немцова об ?огненном шаре? в тайге может быть прочитан как отчужденное представление секретных исследовательских лабораторий в сибирской тайге, которые помимо всего прочего экспериментировали с высоковзрывчатыми атомарными материалами. Тем самым научная фантастика превращалась в уникальный медиум обсуждения тех тем, которые в иных случаях держались под строжайшим секретом. В 1951 г. критик и популяризатор науки Борис Ляпунов выразил эту функцию научной фантастики в формуле ?Идея не бывает секретной, хотя плод идеи часто засекречен?. Все же научно-фантастические тексты позволяют узнать не только о тайных надеждах и опасениях, которые в определенное время связываются с научно-техническим развитием и открытиями, - в описаниях фантастических чужих миров вполне можно уловить практические детали, личные настроения и тогдашнюю моду как отражения советской повседневной жизни с той точностью, с какой они не могут быть показаны в реалистических рассказах. Неслучайно, литературовед Ивон Хауэлл определила произведения Стругацких 1970-80-х гг. как ?апокалипсический реализм?.
Советская модель ?нового человека?, сформулированная в сталинский период, получила в советской фантастике 1960-70-х гг. неожиданное продолжение ? этот коммунистический идеал героизма без ограничений ?реалистической? мотивации смог здесь достичь уровня супермена и богоподобного чудотворца. Именно эта полностью ?отстыкованная? от собственно советской действительности фантастика, чье действие разыгрывалось в далеких космических мирах в глубоком будущем, приобрела некоторую популярность и сделала жанр во многом похожим на ?космические оперы? американской Science Fiction. Другие авторы, напротив, подвергли этот ?антропоцентризм? острой критике (см. мою монографию ?Открытие космоса?, вышедшую в Берлине в 2003 г.).
Именно благодаря многогранности подхода к фантастической экстраполяции этот жанр как исторический источник более плодотворен, чем другие виды беллетристики. Однако одновременно он требует осторожности, т.к. фантастические отчуждения никогда не позволяют однозначной интерпретации. К ним относятся к примеру многочисленные внутренние дифференциации, на которые указывает и Александр Фокин. Только в редких случаях они позволяют идеальнотипическую категоризацию литературного и политического полей. Хотя на основе архивных источников с помощью воспоминаний и других документов можно однозначно декодировать многие намеки на авторские намерения и политическую цензуру, однако не всегда можно ответить на вопрос, действительно ли они были восприняты читателями.
Я надеюсь, что смог ответить на пару вопросов и разжег Ваше любопытство по поводу использования научной фантастики как исторического источника.
|
Уважаемый господин Швартц,
спасибо за Ваш текст, вызвавший среди участников обсуждения живой интерес. Работа с советской научно-фантастической литературой в качестве источника весьма увлекательна! Нам было интересно узнать нечто новое о предыстории отдельных текстов и научной фантастики в Советском Союзе в целом. Во многих случаях Вы упоминаете ?нового человека?, возможно, Вы в своем комментарии могли бы более подробно коснуться этой концепции. По нашему мнению, из первой главы не совсем ясно, почему все же произошла смена парадигмы. Желательно было бы также более четко обозначить главные линии статьи.
|
Уважаемые коллеги из Челябинска, благодарю Вас за интересные вопросы и комментарии!
В целом я должен оговориться, что представленная на обсуждение статья была написана для тематического выпуска журнала Института Восточноевропейской истории Свободного университета Берлина ?Berliner Osteuropa-Info? - ?Повседневность и идеология в реальном социализме?. (См.: BOI 23 (2005); URL: http://www.oei.fu-berlin.de/publikationen/boi/23_boi/index.html). Поэтому необходимо было осветить специфические вопросы: насколько советская научная фантастика реагировала на предъявленные к ней идеологические претензии и одновременно отражала в своих историях определенные особенности повседневности.
Конечно, как жанр литературы научная фантастика не являлась простым отражением ни идеологии, ни повседневности в реальном социализме. Она облекала их в особую характерную для нее художественную форму ? форму научно-фантастических историй. На основе топоса чуда я попытался показать, каким образом это происходило в различные периоды времени. Ибо чудо ? как я уже кратко отметил ? в культурно-историческом смысле всегда выполняло функцию трансформации повседневного, обыденного и знакомого в нечто необычное, сенсационное и неуловимое. В религиозном толковании эта трансформация традиционно описывалась как воздействие внеземной, трансцендентальной, божественной силы. Однако параллельно, самое позднее с эпохи Ренессанса, всегда существовало противоположное движение, которое пыталось расколдовать чудо как воздействие рационально объяснимых посюсторонних сил (см., например: Daston, Lorraine. Wunder, Beweise und Tatsachen: Zur Geschichte der Rationalitaet. Frankfurt am Main: Fischer, 2001.).
Именно эту материалистическую концепцию чуда с помощью научных обоснований пытался этаблировать в Советском Союзе Максим Горький. Естественно, сама концепция, всегда имела однозначную идеологическую направленность: на основании технических и научных чудес социалистического строительства следовало показать, как в отличие от ?фальшивых? религиозных чудес они оказывают людям реальную ?посюстороннюю? помощь в быту. Наряду с этими совершаемыми людьми чудесами в концепции всегда присутствовали подразумеваемые ?чудеса природы?, которые только на первый взгляд казались ?чудесными?, но при точном рассмотрении могли быть рационально объяснены человеком. В качестве подобного мотива ?подразумеваемого? природного чуда, который еще только подлежит объяснению, в научной фантастике первоначально рассматривались ?фантастические? проявления внеземного, метеориты, кометы и другие ?гости из космоса?. Так как космос культурно-исторически тесно связан с божественным, сверхземным, трансцендентным, он показался мне вполне подходящим для анализа происхождения понятия чуда. На примере ?космических встреч? на основании избранных научно-фантастических текстов я попытался показать, как в послевоенное время рационалистическая концепция чуда постепенно сменялась иной концепцией, следующей иррациональным и религиозным образцам объяснения. Увеличение роли последних в том жанре, который изначально определялся как ?научный?, кажется мне символичным для стагнации и демонстрирует, насколько хрупкой стала идеологическая надстройка в Советском Союзе уже в к. 1960-х гг.
Теперь к отдельным замечаниям, которые затрагивают большой спектр вопросов:
- К вопросу о специфике советской научной фантастики. Естественно, советское восхищение космосом в 1950-60-х гг. находится в тесной связи с интернациональным развитием, т.к. период оттепели был временем относительной открытости, а ?состязание в беге к Луне? - центральной составляющей холодной войны. (Из последних работ см.: Dick, Steven J.; Launius, Roger D. (Hg.): Societal Impact of Spaceflight, Washington D.C. 2007). В последние годы культурная история холодной войны усиленно занималась этим вопросом и пришла к выводу, что многие аспекты холодной войны в большей степени соответствовали духу времени по обе стороны от ?железного занавеса?, чем представляли собой специфику той или иной системы. Это относится, разумеется, и к научной фантастике и ее аналогу ? Science Fiction. Однако именно в случае научной фантастики этот аспект мне не кажется столь уж интересным, ибо тем самым легко теряются из вида захватывающие истории. Разумеется, любой вид литературы (и особенно фантастика) уводит от реальности и никогда не существует вне политического и идеологического поля. Для меня же (в духе С. Гринблаттса) важна реконструкция ?поэтики культуры?. А именно понимание Science Fiction в американской популярной культуре и научной фантастики в Советском Союзе позволяет показать совсем разные поэтики и концепции жанра. Возьмем лишь пример ?чуда?. В американском генезисе жанра, где в 1930-х гг. в целом утвердилось обозначение ?Science Fiction?, центральной составляющей дефиниции стало иррациональное чудесное, сверхприродное, непривычное, что отразилось в заголовках популярных журналов: ?Amazing Stories?, ?Science Wonder Stories?, ?Weird Tales?.
- к выбору авторов и хронологических рамок. При их определении я ориентировался, прежде всего, на критерий популярности авторов у критиков и читателей в определенные периоды. В эпоху позднего сталинизма Немцов, бесспорно, являлся влиятельнейшим автором литературного цеха, даже если его почти никто не читал. Имя Ефремова связано с прорывом в космос, а Стругацкие в 1960-е, а также в 1970-х наряду с Киром Булычевым являлись популярнейшими авторами. Определенную роль при выборе сыграла также известность авторов в Германии. Мне показалось интересным, что именно столь разные стилистически и тематически авторы как Булычев и Стругацкие проводили столь сходные концептуализации чуда. Это говорит в пользу возможности обобщения их представлений. Действительно, в моей статье полностью отсутствует период 1980-х гг. Они остались вне моего внимания, т.к., по моему мнению, для моего главного аргумента (возвращение религиозного понятия чуда) до времени перестройки не произошло существенных смещений. Указание на современных авторов, напротив, было задумано лишь как связующее звено с современностью. Конечно, за 20 лет произошла масса изменений.
- указание на необходимость учета других медиумов чрезвычайно важно. Однако я думаю, именно в случае научной фантастики телевидение и кино не представляли серьезной конкуренции для ее популярности. Сам жанр с конца 1960-х до 1980-х гг., как и рок-музыка и клуб самодеятельной песни, превратился в широко распространенную популярную культуру с собственным читательским клубами, семинарами, фестивалями и книжными ярмарками.
- к публикации иностранных авторов. Это чрезвычайно интересный вопрос, на который кратко можно дать три ответа. 1.) существовали так называемые ?классики жанра?, к которым относились Верн и Уэллс (последний уже при жизни, после своего интервьюирования Сталина в 1934 г.). Из-за их неудобной популярности среди юных читателей, а также из-за первоначального отсутствия ?собственной? продукции сравнимой степени признания они снова и снова переиздавались в Советском Союзе даже в 1930-е гг. и в период ждановщины, несмотря на значительные идеологические сомнения (сюда относятся также авторы приключенческой литературы ? Стивенсон, Лондон, Майн Рид). 2.) Существовала группа современных зарубежных авторов, произведения которых с конца 1920-х до конца 1950-х практически не переводились. Только с конца 1950-х гг. пытались по мере политической возможности постепенно переводить хотя бы ?лучших? и знаменитейших авторов, чтобы сделать доступными русскому читателю произведения Азимова, Бредбери, Кларка или Воннегута. Знаменитейший пример этому ? 25-томное издание ?Библиотека современной фантастики? (1965-1973), объединившая в себе как западных, так и социалистических авторов. 3.) Конечно, можно исходить из предположения, что многие авторы и критики различными путями получали и читали бесчисленные неопубликованные в Советском Союзе произведения.
- к расширению исследовательского поля. Большое спасибо за замечания. Что касается биополитических утопий и научных идей 1920-х гг., существует множество точек соприкосновения с послевоенным периодом. Продление жизни ? это именно тот мотив, который проходит сквозь весь период существования советской фантастики с переменной конъюнктурой. Что касается ?страшного будущего?, Вы совершенно правы, оно могло быть только на Западе или ?в историческом обличии?, хотя читателю было понятно, что речь идет о собственном будущем в фантастическом образе.
Я надеюсь, что смог ответить на пару вопросов, и буду рад дальнейшим замечаниям и комментариям.
-------------------------
Уважаемая Розалия Черепанова,
Вы, разумеется, правы: ?государственный заказ? нельзя ни в коем случае переоценивать. Скорее, в первые годы космической эйфории после полета Спутника сложилась ситуация счастливого сосуществования политической пропаганды и всеобщего восторга по отношению к теме. Однако вскоре выяснилось, что авторы и читатели часто интересуются совершенно иными аспектами и вопросами межпланетных полетов и космоса, чем политическое руководство? Спасибо за Ваше указание на историю утопии и антиутопии. Она не была темой статьи, но, разумеется, подобная более значимая контекстуализация топоса чуда вплоть до традиционных линий 19 столетия может осветить очень интересные аспекты!
---------------------
Уважаемый Евгений Волков,
спасибо за Ваш комментарий! Частично я уже ответил на Ваши замечания выше. Разумеется, столь небольшая выборка текстов не является репрезентативной. Хотя я привлекал к анализу публицистические тексты, сведения о величине тиражей и результаты архивных изысканий, и у меня больше текстового материала, чем я мог цитировать в рамках короткой статьи, исследователю литературы, опирающемуся на дискурсивно-исторические, а не на количественные методы социальной истории, сложно сделать ?репрезентативные? обобщающие выводы. Именно поэтому я благодарен за эту дискуссию, которая позволит модифицировать и скорректировать мои тезисы.
|
Уважаемый Маттиас было очень интересно ознакомиться с вашим текстом. В значительной части по причине того, что исследования советской фантастики находятся в зачаточном состоянии. К тому же, в вашем случае, наглядно проявляется возможность междисциплинарных связях, когда литературоведенье соединяется с историей.
Но, несмотря на это, у меня есть ряд замечаний принципиального характера.
Очевидно, что данная статья носит ознакомительный характер, причем для немецкого читателя. В связи с этим связан основная проблема текста, его общий характер. Для честности надо сказать, что исследователей занимающейся данной темой и в России не много, а в Германии и подавно. Поэтому для начала, конечно, необходимо дать общий обзор темы.
Если говорить, о связи политики и фантастики, то представляется, что необходимо начинать обзор с начала века когда закладываются основы Советской фантастики. Так в частности можно было бы уделить внимание Богданову и Толстому. Понятно, почему вы обратились к послесталинскому периоду, так как считается, что именно с этого времени происходит возрождения фантастики в СССР, в связи с И. Ефремовым и бр. Стругацких. В контексте ?расколдованных чудес? интерес может представлять фантастика ближнего прицела, существовавшая 30-40-х гг. Особый интерес в этот период может вызвать изображение ?врага? и достижения советского общества.
Традиционным является понимание 50-60-х гг. как ?оттепели?, которая воспринимается как послабление режима и вызывает активизацию творческой активности. Именно с этим процессом обычно связывают возникновение новой волны в советской фантастике. Я думаю, что произведения нельзя трактовать исходя исключительно из официальной идеологии. Предлагаю использовать более гибкий подход, и воспринимать эту литературу как медиаторы. Поскольку они были связаны с комплексом идей, которые порождала власть, но с другой они были продуктом сознания автора, который находился в определенной социальной нише, со своей группой идей. Таким образом, в тексте могли соединяться два дискурса. Не зря исследователи указывают, что и Ефремов и Стругацкие пытались дополнить советскую идеологию гуманистическим пониманием. И не надо забывать, что их произведения подвергались критике со стороны властей, за не совсем верное изображение будущего.
И у Ефремова и бр. Стругацких можно отметить закономерную эволюцию. Если в ранних произведения они были певцами прогресса, то в более поздних произведениях скептицизм проявляется все отчетливее и отчетливее. Нельзя сказать, что они стали диссидентами, но и ?Час быка? и ?Трудно быть богом?, могут быть восприняты как критическое отношение к советской действительности и человеку вообще.
В связи с этим взаимосвязь политики и литературы необходимо проследить более четко. И тут как раз представляется, что помочь могут писатели второго и третьего порядка, которые сейчас забыты. Но именно в силу отсутствия яркого литературного таланта, они наиболее четко следовали официальной линии.
Не смотря на все замечания, я выражаю признательность Маттиасу за возможность ознакомиться с его текстом. Поскольку это еще один повод обратить свое внимание на фантастическую литературу, которую зачастую исследователи обходят стороной. Возможно совместные усилия изменят эту ситуацию.
|
Уважаемый господин Шварц.
Вы затрагиваете очень интересную тему, побудившую к оживленной дискуссии.
В дополнение к комментариям участников обсуждения проекта, мне бы хотелось сослаться на роман В.Войновича "Москва 2042", написанный в 1982 г. В нем космическая тема и технический прогресс служат фоном, на котором "развивается" история некоего коммунистического псевдобудущего. Пожалуй, это одна из сравнительно поздних работ из "советской фантастики", которую можно было бы выбрать в качестве завершающей анализ художественной литературы.
С уважением и пожеланиями успехов,
Коновалова Лариса |
Уважаемый господин Швартц,
мы хотели бы поблагодарить Вас за предоставленный к обсуждению текст. За несколько лет работы семинара мы впервые получили возможность ознакомиться с результатами литературоведческого ана-лиза, что вызвало оживленную дискуссию и, возможно, определило основную линию вопросов и ком-ментариев. Суммируем высказанные замечания и пожелания:
- у большинства дискутантов вызвал сомнение центральный тезис статьи о специфичности советской научной фантастики. Нам показалось необходимым помещение изучаемого предмета в более широкий исторический и литературный контекст. К примеру, пропаганда космоса в 1950-60-х гг. с ее культом астронавтов и освоения Галактики являлась, в том числе, и американским феноменом. Кроме того, ув-лечение наукой было характерной чертой послевоенной атмосферы в целом (всемирные конгрессы фи-зиков в 1950-х и т.д.). Скорее всего, транснациональная перспектива (изучение взаимовлияний, целе-направленного копирования определенных приемов агитации соперника) релятивирует представление о замкнутости социалистического блока.
Вне зависимости от национальной природы фантастика априори уводит читателя от действительно-сти, отражает поиск более совершенного человека и общества. К тому же, политизация присуща рус-ской литературе вообще, а традиция письма (чтения) ?между строк? была характерна для любого ли-тературного жанра в Советском Союзе;
- вопросы вызвали критерии отбора авторов и избранные Вами хронологические рамки. Нам показа-лось, что Ефремов, Стругацкие и Булычев ? писатели совершенного разного стилевого и тематическо-го порядка. Если Булычев причислялся к ?детской литературе?, и при прочтении его произведений младшим поколением вряд ли рефлексировались выявленные Вами ?послания?, то Стругацкие имели достаточно узкий круг читателей более старшего поколения. В связи с этим хотелось бы узнать, оце-нивались ли Вами такие параметры, как тиражность, широта охвата аудитории; пытались ли Вы ре-конструировать возрастной и гендерный состав читателей, их реакцию на знакомство с подобного рода литературой?
Что касается избранного Вами периода, заметен некоторый ?провал? между Булычевым и упомяну-тыми современными писателями. Интересно было бы более подробно обратиться к последнему деся-тилетию до начала перестройки, когда действительно массовой популярностью пользовались фильмы, передачи и циклы лекций на тему космоса и будущего (что, кстати, не подтверждает тезис об угасании жанра). Несмотря на представление об СССР как ?самой читающей стране в мире?, такие медиумы как кино и телевидение имели более широкий охват публики, чем литература.
- хотелось бы узнать Вашу трактовку сосуществования отечественной и переводной (иностранной) фантастики в советских изданиях. Была ли публикация переводов зарубежный произведений попыткой приобщиться к мировой литературе? Имели ли место взаимовлияния? Почему Жюль Верн и Герберт Уэллс разрешались к изданию и продолжали пользоваться популярностью, несмотря на существование советской традиции? Чем объяснить бешенную популярность в СССР Лема, Азимова и Бредбери в 1960-70-е гг.?
- наконец, темы, которые были бы интересны как возможное расширение поля Вашего исследования. Нам показалось любопытным увязать дискурс ?чуда?, транслировавшийся в советское общество, и дискурс ?чуда? в правительственных кругах (попытки создания кремлевской таблетки долголетия и вечной жизни, мумификации Ленина и т.д.). Интересно было бы также развить тему ?страшного бу-дущего? в фантастике. Многие советские произведения создавались в уэлсовском стиле как отражение страха перед возможными издержками прогресса. В такое будущее вряд ли кому-то хотелось убежать даже от идиосинкразии советской действительности. К тому же именно здесь проявляется политизи-рованный характер советской фантастики: катаклизмы и катастрофы будущего происходят, главным образом, в западных странах.
Мы желаем Вам дальнейших успехов в разработке этой чрезвычайно любопытной темы.
И.Нарский, О.Никонова, Ю.Хмелевская, О.Нагорная, А.Романов, Д.Тимофеев, Д.Седых.
|
| Хотя тезис автора о высокой идеологической нагрузке космической темы в СССР (и, кстати, не только в СССР) выглядит довольно убедительным, все-таки, на мой взгляд, не стоит преувеличивать роль "государственного заказа" в разработке этих сюжетов и забывать о том, что космическая тема, и, шире, сам жанр научной фантастики, вполне вписываются в рамки утопии и антиутопии, имеющих богатую культурную традицию и разработанные каноны. С этой точки зрения, утопия всегда выполняла роль "оправдания", а антиутопия - "бегства" (не случайно же г-н Шварц говорит о двух противоположных функциях научной фантастики в СССР: популяризации официальных лозунгов и бегства от советской действительности). При этом, всплеск утопий и антиутопий в ХХ веке был реакцией не только на политические процессы, но и, прежде всего, на стремительное развитие науки и технологий. Если утопия всегда выступает с позиций "разумности" и "идеала", то антиутопия - с позиций иррационализма и отрицания хоть какой-то возможности с помощью разума и науки изменить сущность человека и смысл его жизни. Что касается русской литературы, то в ней линия утопий и антиутопий всегда была достаточно сильна, и даже "высокая" классика, вроде Достоевского или Толстого, не чуждалась утопически-антиутопических элементов. Вряд ли советская литература могла так сильно оторваться от культурных традиций дореволюционной литературы, чтобы не принимать этот момент во внимание. |
Уважаемый Маттиас Швартц,
безусловно, Ваша работа представляет интерес с точки зрения изучения советской идентичности через художественную научно-фантастическую литературу. Со многими выводами статьи можно согласиться. Однако, на мой взгляд Вы слишком прямолинейно связываете причины изменения сюжетных основ научной фантастики с политическим климатом в обществе и действиями вождей. Нельзя, конечно, отрицать и общемировых тенденций в развитии научных знаний, информация о которых использовалась в подобных сочинениях. Нельзя отрицать интеллектуального потенциала отдельных писателей-фантастов, независимо от того, в каком обществе они жили и творили, и насколько сильной была цензура.
Работа вызывает вопрос о репрезентативности тех выводов, к которым пришел автор, по причине небольшого количества проанализированных литературных источников, которых насчитывается не более десяти.
Наверное, следовало бы рассмотреть вопрос о количественном и качественном развитии художественной научно-фантастической литературы в сталинский период, во времена ?оттепели? и ?застоя?. И попытаться выяснить причины взлетов и падений подобного рода литературы.
Не затронут вопрос о реакции литературных кругов, читателей в СССР на те или иные произведения научной фантастики. Здесь можно было бы широко использовать фонды издательств и журналов, хранящиеся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ, г. Москва).
Однако в целом работа Ваша заслуживает внимания и, видимо, дальнейшей разработки.
С уважением, Е.В. Волков.
|
|
|
Добро пожаловать!
