Архив

Урал в гражданской войне:

08.11.2007, 17:14

Нарский И.В.

УРАЛ В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ:
ФОРМЫ НАСИЛИЯ И СТРАТЕГИИ ВЫЖИВАНИЯ (1)

?Плакать боялись. Когда уводили родных, только затихали и знали, что скоро, может быть, той же ночью, наступит и их черед. А когда за стеной в соседней квартире слышался стук, возня или дикий нечеловеческий крик, застывали, широко открытыми глазами впивались в темноту и ждали, когда постучат и в их дверь? (2).
Эти строки, которые, наверное, могли бы точно описать настроения москвичей или ленинградцев на пике Большого террора 30-х гг. прошлого столетия, относятся к иному времени и другому, далекому от столиц региону. Они были опубликованы в Перми в ?белогвардейской? газете в январе 1919 г., вскоре после занятия губернского центра войсками А.В. Колчака, и характеризовали жизнь горожан под властью большевиков.
Урал, охватывавший накануне революции 1917 г. почти 800 тыс. кв.км; и насчитывавший более 13 млн. жителей, лежал в центре насыщенных насилием событий Гражданской войны. Его население перенесло не только ?декретированную? из Петрограда революцию. Оно страдало от постоянно перемещавшихся линий фронтов между ?красными? и ?белыми?, от распоряжений и действий чередовавшихся региональных, национальных и всероссийских правительств. Ему пришлось пережить крестьянские и рабочие восстания, нападения казачьих отрядов ?красной?, ?белой? и ?зеленой? окраски, погромы в городах и сельской местности, бесконечные грабежи со стороны солдат-мародеров, дезертиров и ?красных? продотрядов.
Гражданская война началась на Урале раньше, а закончилась ? позже, чем на большинстве российских территорий. Военные операции Красной гвардии против не признавших большевистскую власть оренбургских казаков начались в ноябре 1917 г., за полгода до официального начала Гражданской войны. В 1918 ? 1919 гг. Урал стал одним из главных центров боевых действий Красной армии против чехословаков, колчаковских войск и его временного союзника ? башкирских боевых соединений. Будни местного населения были отмечены насилием и страданиями. Весь Большой Урал, за исключением удержанной большевиками северо-западной части Вятской губернии, стал гигантским театром военных действий. Жители городов и горнозаводских поселков подвергались террору сменявших друг друга режимов, деревня подвергалась разграблению со всех сторон.
Гражданская войны длилась на Урале и после ее окончания в других местностях. Вместо мира в регион пришли террор и ?крестьянская война?, достигшая апогея на рубеже 1920 ? 1921 гг. Лишь опустошительный голод 1921 ? 1922 гг. положил конец повстанчеству крестьян и казаков против большевиков. Голод парализовал силы сельского населения, направив все его усилия на физическое выживание. Рабочие забастовки в городах и поселках также продолжались после окончания Гражданской войны. Они прекратились лишь в середине 1922 г., после относительно обильного урожая, что позволило более-менее обеспечить горожан продовольствием.
В данной статье насилие будет представлено в качестве социально структурирующей силы. Такой подход получил распространение в культурно-исторических исследованиях последних лет (3). Хотя наибольшее внимание по-прежнему приковано к довоенному сталинизму, насилие в российских революции и Гражданской войне все чаще попадает в поле зрение историков (4). Однако обычно революционное насилие исследуется с точки зрения его влияния на сталинистскую практику властвования. Поиски корней сталинской культуры насилия приводит к характерной асимметрии в его изучении в ранней Советской России, так как исследовательский интерес прежде всего сосредоточивается на насилии, практикуемом государством. О насилии как социальной практике и образце поведения населения речь если и заходит, то весьма лаконично (5). Между тем, источники по Гражданской войне на отдельных территориях позволяют описать насилие как повседневный и вездесущий феномен. Они дают возможность увидеть в нем присущую человеку возможность аккумулировать власть и физически или психически подчинять других. В экстремальных условиях Гражданской войны оно становилось безальтернативным средством поддержания общности, исключения из нее и стигматизации недругов (6).
Ниже насилие будет рассматриваться и исследоваться как стратегия выживания в контексте материальной нужды, институционального распада, бесчисленных опасностей существованию, культурной дезориентации. При этом формы насилия и техники выживания не будут приписываться тем или иным группам ? рабочим, крестьянам, интеллигенции и пр. Напротив, речь пойдет о том, что насилие само действовало как фактор, формирующий социальные структуры, оказывало не только деструктивные воздействия, но и объединяло и сплачивало.
Далее будут рассмотрены три вопроса. Во-первых, какое значение государственное насилие имело в повседневной жизни населения Урала во время Гражданской войны, каковы были различия в применении насилия ?красными? и ?белыми?, и ощущало ли население эти различия? Во-вторых, какое место занимало насилие в техниках выживания (7)? В-третьих, какие культурные предпосылки и обстоятельства содействовали беспримерному взрыву насилия?

?Красное? и ?белое? насилие ? антиподы или близнецы?

Оправдание насилия противоборствующими сторонами на Урале, как и на других периферийных территориях России, имело принципиальные различия. Большевистский террор сопровождался политическими лозунгами классовой борьбы и был нацелен прежде всего на принуждение к сотрудничеству. Политическое насилие распространялось на все сферы человеческой жизнедеятельности и выражалось во всевозможных формах: во взятии заложников и групповых расстрелах, в запрещении свободой торговли и попытках насильственно ликвидировать неграмотность, в обирании крестьян и милитаризации труда. Особенно тягостным для населения Урала были принудительные мобилизации на лесозаготовки, необходимые для поддержания технически отсталой местной горной промышленности. Однако большевиками двигал не экономический резон. В хозяйственном плане насильственные мобилизации и использование Революционной трудовой армии для лесозаготовок оказались неэффективны, и весной 1922 г. соединения трудармии были расформированы. К особенностям ситуации на Урале принадлежало также жесточайшее осуществление продовольственной диктатуры, прерванное летом 1918 г. антибольшевистскими режимами и вновь возобновленное лишь спустя два года, через полгода после возвращения большевиков.
В отличие от ?красных?, ?белые? оправдывали насилие патриотическими лозунгами. Тем самым террор, по крайней мере, теоретически, имел ясные ограничения, поскольку адресовался только большевикам и их сторонникам. Как показывает пример Урала, правительство адмирала Колчака вполне осознавало, что время самодержавия и помещиков безвозвратно ушло в прошлое. ?Белое? правительство гарантировало рабочим 8-часовой рабочий день и не преследовало профсоюзы. С величайшей осторожностью началась реприватизация промышленности. В конце концов, ее удалось осуществить лишь частично, причиной чего не в последнюю очередь была трезвая позиция бывших владельцев, желавших дождаться окончания политических и экономических пертурбаций. Аналогично развивалась ситуация с частным землевладением (8). Помещичье хозяйство на Урале не было распространенным явление, в связи с чем антибольшевистский режим терпимо относился к итогам крестьянского ?черного передела? 1917 ? начала 1918 гг., запретив лишь дальнейший передел земельного имущества. Таким образом, была предпринята попытка придать последствиям большевистских и крестьянских экспериментов более-менее цивилизованный облик, вместо того чтобы их безжалостно устранять. ?Белые? власти даже не покусились на революционные праздники: в 1919 г. при колчаковском режиме на Урале были отмечены годовщина Февральской революции и 1 Мая (9).
Однако, несмотря на упомянутые различия, население зачастую воспринимало ?красный? и ?белый? террор как близнецов. Заложничество, массовые обыски и аресты, необоснованные реквизиции, пытки, произвольные убийства были характерны для практики насилия и большевиков, и их противников. Для этого было несколько причин, причем то, что противоборствующие стороны включили насилие в свои программы действий, было не главной из них. Прежде всего, насилие должно было компенсировать дефицит реальной власти, характерный для противоборствующих режимов. Неясность и пересечение полномочий отдельных гражданских и военных структур, преобладание чрезвычайных органов ослабляли исполнительную власть и побуждали правителей осуществлять свои намерения на основе неограниченного применения насилия (10).
Хаос управления отражался, помимо прочего, в многочисленных жалобах жертв необоснованных арестов на ?белых? и ?красных? территориях. Так, бывший надворный советник, инженер-технолог Н. Баландин, попав в сумятице первых дней после свержения советской власти в екатеринбургскую комендатуру по подозрению в симпатиях к большевикам, обратился с заявлением к председателю Временного областного правительства Урала: ?? в Екатеринбурге творится что-то кошмарное, ужасное, производятся массовые аресты якобы существующих большевиков по единичным доносам каждого, даже малолетнего? для иллюстрации? приведу краткое описание нескольких арестованных, содержащихся при коменданте города: безграмотная старуха 60 л[ет], на которую донесено, что она сказала ?старый порядок был лучше?, слепой от рождения музыкант и настройщик, обвиняемый в секретарстве у большевиков по доносу двух мальчишек; бельгийский подданный, арестованный за какую-то неисправность в документах; офицер, бежавший от большевиков с частью своего эскадрона; я, инженер, прослуживший 20 лет на государственной службе, затем, после двухлетнего заведования снарядным заводом в Златоусте, выгнанный оттуда большевиками?арестованный на почве сведения личных счетов? (11).
Слабость властных структур отразилась также в волнообразном применении насилия. Своего апогея ?красный? и ?белый? террор достигли во время крупных военных операций на Восточном фронте летом и осенью 1918 и летом 1919 г. После возвращения большевиков насилие в городах приняло более систематический характер. Перманентные преследования так называемых ?добровольцев?, служивших в ?белой? армии или покинувших Урал вместе с войсками Колчака и затем вернувшихся в регион, превратилось в рутину городской жизни.
В сельской же местности террор по-прежнему оставался спорадическим. Он соответствовал ритмам сельскохозяйственного сезона и усиливался осенью 1920 и 1921 гг., после сбора урожая, когда крестьяне обязывались сдавать соответственно продразверстку или продналог.
Применение насилия всеми конкурирующими режимами представляло собой, таким образом, причудливую комбинацию идеологических конструкций и слабости власти. В агонизирующем обществе не оставалось места ?цивилизованным? средствам управления, которые могли бы умерить произвол.

Применение насилия и техники выживания

Стратегии выживания населения находились в сложном соотношении с различными формами насилия. Несомненно, частота смены режимов содействовала применению насилия и нагнетала риск повседневного существования. С другой стороны, политический хаос на Урале обеспечивал простор для апробирования различных техник выживания, недоступных населению Центральной России, непрерывно управлявшейся большевиками.
Идеально-типически население региона позволительно разделить на три группы: ?активистов?, ?попутчиков? и ?аутсайдеров? (12). Специфически групповые стратегии выживания были связаны с различными жизненными ситуациями, различными опытом и ожиданиями. Само собой разумеется, что предложенная конструкция представляет собой упрощение сложной социальной действительности, т.к. границы между названными группами были текучи. Вместе с тем, такое деление демонстрирует возможности, которые предоставил историческим актерам цивилизационный хаос.
?Активисты? деятельно принимали вызов социальной и политической среды. Они сотрудничали с теми или иными властями или боролись с ними, а также шли в организованную преступность, чтобы переждать хаос. Эта группа была социально неоднородна, однако можно обнаружить несколько особенностей, типичных для многих из ее представителей. Согласно отрывочным сведениям, к ?активистам? прежде всего принадлежали мужчины призывного возраста, многие из которых участвовали в Первой мировой войне в званиях солдат или младших офицеров, умели обращаться с оружием и были достаточно амбициозны, чтобы самостоятельно определять свои цели в жизни. К этой группе принадлежали также ? и, видимо, в большом количестве ?люди, привычная жизнь которых была кардинально нарушена войной, которые утратили родину и социальную уверенность: беженцы, мобилизованные рабочие, военнопленные, гарнизонные солдаты, дезертиры и демобилизованные солдаты, не имевшие возможности вернуться в родные места или по пути домой временно оказавшиеся на Урале (13). Многие из лишившихся родной почвы чувствовали себя чужаками в новом географическом и культурном пространстве, прежде всего этнические меньшинства, такие как латыши, чехи или евреи. Отчуждение и ощущение ненадежности провоцировало их на агрессию и, видимо, содействовало тому, что они вставали на сторону той или иной (временной) власти. Мелкие тираны на нижних этажах власти понимали порядок как синоним милитаризации, власть ассоциировалась для них с привилегиями и произволом (14). Можно предположить, что в эскалации насилия немаловажную роль сыграло то обстоятельство, что подручные ?красных? и ?белых? черпались именно из этой среды.
Те, кто оказывали активное сопротивление, были местными жителями, часто нерусскими ? башкирами, татарами, украинскими и немецкими колонистами ? или казаками. В отличие от представителей государственной власти, активисты сопротивления принадлежали к проигравшей в революции стороне с обманутыми ожиданиями. Активно приспосабливавшиеся или сопротивлявшиеся приняли деятельное участие в политических коллизиях и оказали решающее влияние на ?великие? события революции и Гражданской войны.
Год 1917 был временем спонтанного насилия ?снизу? на Урале, как и в других регионах. Осенью оно достигло высшей точки в виде массового разграбления винных складов вышедшими из под контроля толпами горожан. В деревне радикальный крестьянский передел земельной собственности достиг апогея в первые месяцы 1918 г. В обоих случаях инициатива принадлежала солдатам, не желавшим участвовать в мировой войне. С лета 1918 г. насилие ?снизу? слилось с террором ?сверху?. Против импровизированных попыток большевиков ввести продовольственную диктатуру поднялись крестьяне, казаки и рабочие Урала. Под ударами повстанцев большевистский режим пал удивительно быстро. При антибольшевистских правительствах размах социального протеста ослаб, прежде всего благодаря тому, что ?белым? удалось улучшить продовольственное снабжение. Время от времени отмечались вспышки протеста, но лишь в 1920 ? 1921 гг., после возвращения большевиков в регион, они вылились в грандиозную ?крестьянскую войну?. Она была напрямую связана с большевистской продовольственной политикой и вылилась в массовое сопротивление крестьян и казаков, когда жестокость продотрядов стала невыносимой, продолжаясь и в 1921 г. Ответное насилие сельских жителей также было спонтанным и жестоким. Дезертиры мировой и Гражданской войн обеспечили странное сочетание в крестьянском протесте архаики крестьянской войны (использования примитивного колющего и рубящего оружия, тактики движения ?валом?, как во времена ?пугачевщины?, в направлении вражеского пункта) с новейшим опытом подготовки и ведения боевых действий: мобилизациями по возрастам, созданием ?штабов?, ?комендатур?, ?окопов?. Их конечной целью было уничтожение или изгнание обидчиков ? стратегия, характерная для крестьянского традиционного протеста (15).
Большинство населения, включая основную часть оставшихся в России представителей бывшей элиты, можно отнести к группе пассивно приспосабливающихся и пассивно сопротивляющихся ?попутчиков?. Попутчики старались дистанцироваться от любого режима, переждать его, в нужный момент сделаться незаметными, чтобы спасти себя и близких. Во время революционных потрясений каждому стало ясно, как легко можно пропасть, расстаться с имуществом и самой жизнью из-за малейшего подозрения в ?контрреволюционной? или пробольшевистской деятельности. Никто, уходя из дома, не мог быть уверен, что вернется. Поэтому разумнее было держаться подальше от любой власти: никто не мог поручиться, что данная власть будет долговечней прежней, никто не знал, кто придет на смену нынешнему режиму.
?Попутчики? стремились комбинировать несколько источников существования, сочетая производственную деятельность с распределительной, легальную ? с нелегальной, лавируя между формами пассивного приспособления и пассивного сопротивления. Не подлежит сомнению, что низы населения были гораздо лучше подготовлены к борьбе за существование в экстремальных условиях всеобщего оскудения, чем представители материально состоятельных в прошлом групп. Нелегальные торговые операции мешочников, добывание хлеба насущного с помощью максимально широкого спектра деятельности, курсирование между городом и деревней ? все это были вариации на тему старого крестьянского отходничества (16).
На Урале горнозаводское население издавна жило между фабрикой и земельным участком, что спасало его в пореформенные десятилетия кризиса уральской горной промышленности. В годы Гражданской войны этот социальный атавизм превратился для уральских крестьян-рабочих в ощутимое преимущество, позволяя несколько стабилизировать свое положение в экстремальных условиях цивилизационной катастрофы. Не случайно большевики, введя в начале 20-хх гг. НЭП, не придумали для уральской горнозаводской зоны лучшего решения, чем возрождение системы горнозаводских округов, основанных на принципах натурального хозяйства.
В этих условиях остальным группам населения не оставалось ничего иного, как учиться выживать у ?социальных амфибий? из непривилегированных слоев общества. К этому учебному процессу принадлежит и брутализация городской жизни, начавшаяся еще до революции. Вместе с крестьянами в города пришло более интенсивное применение насилия. Еще в последней трети XIX в., когда сотни тысяч крестьян стали перебираться в города, эскалация насилия стала восприниматься элитой царской империи как острая проблема (17). Когда в марте 1917 г. с улиц исчезла старая полиция, они превратились в места самосуда. Никого не удивляли потасовки, вспыхивавшие в продуктовых очередях, ставших символом советских будней на несколько десятилетий (18).
Ввиду неопределенной жизненной перспективы пассивно приспосабливавшиеся не только в прямом столкновении пытались устранить конкурентов из числа себе подобных. Эта социальная группа пыталась использовать властные институты в своих интересах и вела с новыми властителями сложную игру в ?кошки-мышки? ? весьма успешную, так как слабые режимы судорожно реагировали на малейший дефицит лояльности. Социальная зависть и банальная месть часто выступали в качестве мотивов обращения к власти, а донос ? в качестве оружия. Можно по праву утверждать, что ?попутчики? содействовали распространению насилия не в меньшей мере, чем ?активисты?.
Бедственное хозяйственное положение, поступательно обострявшееся к началу 20-х гг., повергло основную массу населения в нищету. Число социально маргинализированных ?аутсайдеров? постоянно прибывало, особенно во время голодного бедствия 1921 ? 1922 гг. ?Разруха? толкала социально слабых, прежде всего детей, стариков и женщин, а также разорившихся крестьян и безработных, на преступления, проституцию и нищенство. В эту группу входило много нерусских, в первую башкир, волжских татар и вотяков, наиболее сильно пострадавших от массового голода (19). ?Аутсайдеры? тоже участвовали в совершении насильственных действий. В ряде случаев они составляли рыхлое и неустойчивое окружение активистов организованного протеста или примыкали к криминальным группам. Однако чаще они сами становились объектом государственного насилия или самосуда со стороны других категорий населения. Голодная катастрофа, жертвы которой на Урале насчитывают сотни тысяч, демонстрирует ограниченность возможностей выживания тех, кто был выброшен на обочину жизни. В конечном счете, массовая маргинализация населения парализовала организованное насилие ?снизу? и вела к атомизации общества.

Культура насилия в революционной России

Любой ответ на вопрос об источниках и культуре насилия в Гражданской войне неизбежно содержит упрощения. Взрыв насилия был связан со многими факторами, иерархия, взаимосвязь и взаимовлияния которых остаются спорными. Ниже будут упомянуты лишь те явления, без которых невозможно понять культуру насилия российской Гражданской войны.
Социальные катастрофы, какой была Гражданская война в России, расшатывают стабильность общества и провоцируют эскалацию насилия (20).В радикально изменившихся условиях существования в революционной России перекодировалось и человеческое поведение. Норберт Элиас заметил обратно-пропорциональную взаимосвязь между уровнем развития стабильной государственной монополии на власть и развитием насильственных практик в обществе. По его мнению, готовность человека к выбросу аффектов и применению насилия тем выше, чем ниже стабильность монополии на власть (21).
Это наблюдение можно применить и к описанию насилия в российской Гражданской войне. Революция разрушила институты власти, атомизировала общество и тем самым открыла простор насилию, которое для многих стало единственным доступным ресурсом власти. Повышенная готовность к применению насилия, в свою очередь, воздействовала на поведение индивидуума внутри (квази)государственных институтов и за их пределами. Жизнь становилась все более переменчивой и ненадежной, все менее поддавалась планированию и прогнозу, уподобляясь рискованной игре, в которой нужно было суметь ухватить удачу за хвост.
Показное молодечество ясно демонстрируют погромы складов спиртного осенью 1917 г., прокатившиеся почти по всем городам России. Отсутствие стражей порядка позволило горожанам (и крестьянам) беспрепятственно растаскивать содержимое складов. Во многих местах начались массовое пьянство и беспорядки. Очевидцы отмечали пренебрежительное отношение участников пьяного разгула к риску. Многие из них пали жертвой отравления и обморожения (22).
Насилие присутствовало и в языке. Несмотря на различия в мотивах политиков и ?маленьких людей?, те и другие, ища смысл небывалых событий, черпали из одного и того же словарного резервуара и пользовались матрицей теории заговора (23).Противоборствующие силы конкурировали в усилиях освободить себя и население от ответственности за происходящее в стране, взвалив вину на плечи политических врагов. За беспрецедентный хаос должны были ответить ?темные силы?, будь то ?буржуазия?, ?белогвардейские банды?, ?контрреволюционеры?, ?немецкий шпион?, ?немецко-большевистский сговор?, ?комиссародержавие?. ?Обычные? люди толковали действительность в иных образах, в том числе религиозных, но тоже возлагали ответственность на чужие коллективы ? ?буржуев?, ?жидов? и ?атеистов? (24). Каждый пытался таким образом оправдать собственное применение насилия.
Нагнетанию насилия содействовал также быстрый распад досовременных социальных структур и самодержавного политического порядка. Этот процесс вызвал у населения неуверенность и готовность ответить насильственными действиями. При этом использовались давняя традиция разрешения проблем силой, а не мирные, ?цивилизованные? средства достижения компромисса. Ее носителями являлись крестьяне и солдаты (преимущественного крестьянского происхождения), которые приносили в город сельские традиции насилия, не встречая там никого, кто бы мог противостоять их насильственным действиям (25).
Пытаясь понять революционное насилие в России, нельзя не учитывать опыт Первой мировой войны (26). Имели ли непосредственные фронтовые переживания большое значение для взрыва насилия, остается неясным и скорее сомнительным. Но не подлежит сомнению, что массовая война породила широко распространенное признание военного применения насилия как эффективного решения проблем и конфликтов. Для многих фронтовиков военные опыт был чем-то большим, чем столкновение с насилием, болью и смертью. Для многих война перевернула взгляд на положение вещей, введя их в мир военного порядка и дисциплины. Фронтовая жизнь воспитывала ненависть к ?отсталости? крестьянского образа жизни. Можно предположить, что невиданная жестокость ?красных? продотрядов в деревне питалась этой ненавистью(27).
Революция и Гражданская война разрушили привычную повседневную жизнь, политические и хозяйственные инфраструктуры, вызвали дефицит продовольствия. В этих условиях у населения не было иного выхода кроме бегства в насилие. ?Красные? и ?белые? в определенной степени также черпали из культуры насилия русских и нерусских низов (28). Проблема состояла в том, что ни те, ни другие не располагали средствами обуздать плебейское применение силы (29). В качестве компенсации своего бессилия большевики и их противники прибегли к чрезвычайным органам и технике насилия, испытанным европейским державами в колониальных войнах рубежа XIX ? ХХ вв. (30) Тем самым они обострили эксцессы насилия, реально не поставив его под свой контроль. Таким образом, насилие в Гражданской войне можно рассматривать как комбинацию современных представлений о порядке с досовременными кодами поведения и практиками насилия, распространенными в пространствах с дефицитом государственного контроля.

Примечания

1. Статья представляет собой переработанный вариант более ранней публиации: Narskij I. Ural im russischen Buergerkrieg. Gewaltformen und UEberlebensstrategien / Baberowski J. (Hg.) Moderne Zeiten? Krieg, Revolution und Gewalt im 20. Jahrhundert. Goettingen, 2006. S. 94 ? 110. Подробнее о стратегиях выживания населения на Урале в рассматриваемый период см.: Нарский И.В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917 ? 1922 гг. М., 2001.
2. Освобождение России (Пермь). 1919. 12 янв.
3. См., напр.: Merridale C. Night of Stone. Death and Memory in Twentieth-Century Russia. 2000; Baberowski J. Der Feind ist ueberall. Stalinismus im Kaukasus. Muenchen, 2003; Baberowski J. Der rote Terror. Die Geschichte des Stalinismus. Muenchen, 2004.
4. См., напр.Figes O. A People?s tragedy. The Russian Revolution 1891 ? 1924. London, 1996; Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997; Figes O., Kolonickii B. Interpreting the Russian Revolution. Te Language and Symbols of 1917. New Haven, 1999; Mayer A.J. The Furies. Violence and Terror in the French and Russian Revolution. Princeton, 2000; Нарский И.В. Указ. соч.; Holquist P. Making War, Forging Revolution. Russia?s Continuum of Crisis, 1914 ? 1921; Cambridge / Mass., 2002; Raleifh D.J. Experiencing Russia?s Civil War. Politics, Society, and Revolutionary Culture in Saratov, 1917 ? 1922, Princeton, 2002.
5. См., напр.: Kuhr-Korolev C., Plaggenborg St., Wellmann M. (Hg.) Sowjetjugend 1917 ? 1941. Generation zwischen Revolution und Resignation. Essen, 2001; Holquist P. Making War; Baberowski J. Der Feind ist ueberall.
6. Sofski W. Traktat ueber die Gewalt. Frankfurt/M., 1996; Liebich B. Gewalt verstehen.Berlin, 2003; Baberowski J. Zivilisation der Gewalt. Die kulturellen Urspruenge des Stalinismus. Berlin, 2005.
7. После взлета уральской промышленности XVIII в. регион в последние десятилетия существования российской империи оказался в состоянии кризиса. Поэтому накануне революции 1917 г. население Урала располагало богатым репертуаром техник выживания в сложных условиях существования.
8. Katzer N. Die weisse Bewegung in Russland. Herrschaftsbildung, praktische Politik und politischer Programmatik im Buergerkrieg. Koeln, 1999.
9. Наш Урал (Екатеринбург). 1919. 11,14 марта, 3 мая; Освобождение России. 1919. 13 марта.
10. Чрезвычайные органы, прежде всего военно-революционные комитеты, были восстановлены на Урале, как и в других вновь завоеванных большевиками в 1919 ? 1920 гг. регионах страны, в большом количестве. Только на Южном Урале после изгнания ?белых? их было создано около 2000. См.: Кобзов В.С., Сичинские Е П. Государственное строительство на Урале в 1917 ? 1921 гг. Челябинск, 1997. С. 125.
11. Колчаковщина на Урале (1918 ? 1919 гг.): Документы и материалы. Свердловск, 1929. С. 33.
12. Такое деление не соответствует самоопределению современников и не должно смешиваться с более поздними официальными категориями ?выдвиженцы?, ?попутчики? и ?лишенцы?, использованных властью в 20-е ? 30-е гг. для привилегирования и дискриминации
13. Булдаков В.П. Указ. соч. С. 81 ? 102, 119 ? 139; Gartell P. A Whole Empire Walking- Refugees in Russia during World War I. Bloomington/Ind., 1999; Lohr E. Nationalizing the Russian Empire. The Campaigh against enemy Aliens during World War I. Cambridge/Mass., 2003; Nachtigal R. Kriegsgefangenschaft an der Ostfront 1914 bis 1918. Literaturbericht zu einem neuen Forschungsfeld. Frankfurt/M., 2004.
14. Крайний, хотя вряд ли необычный пример ?активиста? представлял, например, военный комиссар Сарапула и председатель местной организации РКП(б) И. Сидельников, приговоренный к расстрелу восставшими летом 1918 г. рабочими Ижевска. Не вполне еще развитой юноша с открытым детским лицом, вьющимися волосами, голубыми глазами и явными садистскими наклонностями, сын зажиточного сапожника и бывший прапорщик, он в мае 1917 ? августе 1918 г. вел дневник, найденный в его столе после свержения советской власти в Сарапуле. За два месяца до гибели он сделал в московской гостинице, между заседаниями съезда военных комиссаров, такую запись: ?Правительство наше начинает трещать. Впрочем, к черту всю политику. Как хочется мне быть богатым, чтобы хоть несколько дней провести в объятиях и ласках тех красивых женщин, которые проходят мимо моего окна. Я достигну этого. Я буду богат. Только бы поскорее уехать из Москвы и покончить с этим глупым съездом. Там, в родном болоте, я быстро буду богатеть, а будет плохо, - устрою авантюру с деньгами, как тамбовский военком. Молодец: свистнул 12 миллионов. Сумею и я ? только поминай как звали. Уйду туда, где никто не знает меня, переменю фамилию и буду наслаждаться жизнью? (Цит. по воспоминаниям неустановленного автора: ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 179. Л. 120.
15. См.: Подшивалов И. Гражданская борьба на Урале. 1917 ? 1918 (Опыт военно-исторического исследования). М., 1925. С. 178.
16. См.:Figes O. Op.cit. P. 638 ? 662; Нарский И.В. Указ соч. С.461 ? 497.
17. См.: Figes O. Op.cit. P. 100 ? 122; Raleifh D.J. Op.cit. P. 312 ? 347.
18. См.: Нарский И.В. Указ. соч. С. 389, 495 ? 496.
19. См.: Там же. С. 107, 124, 358 ? 361, 368, 371, 372, 490, 556.
20. См.: Haumann H. Jugend und Gewalt in Sowjetrusland zwischen Oktoberrevolution und Stalinismus im lebensweltlichen Zusammenhang / Kuhr-Korolev u.a. Op.cit. S. 28 ? 30.
21. См.: Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования. М. ? СПб., 2001. Т. 2.
22. См.: Нарский И.В. ?Пьяная революция?: Население и алкоголь на Урале в 1917 г. / Урал в событиях 1917 ? 1921 гг.: Актуальные проблемы изучения. Челябинск, 1999. С. 193 ? 212.
23. См.: Groh D. Die verschwoerungstheoretische Versuchung oder Why do bad Things happen to good people? / Anthropologische Dimension der Geschichte. Frankfurt/M., 1992. S. 267 ? 304.
24. Население овладело большевистским словарем быстро и использовало его не всегда в доброжелательном для коммунистов духе, например, обвиняя Советы и РКП(б) в засилье белогвардейцев. Подробнее см.: Нарский И.В. Конструирование мифа о гражданской войне и особенности коллективного забывания на Урале в 1917 ? 1922 гг. / Век памяти, память века: Опыт обращения с прошлым в ХХ столетии. Челябинск, 2004. С. 394 ? 412.
25. Cм.: Neuberger J. Hooliganism. Crime, culture and Power in St. Petersburg, 1900 ? 1914. Berkeley, 1993.
26. Beyrau D. Der Erste Weltkrieg als Bewaehrungsprobe. Bolschewistische Lernprozesse aus dem ?imperialistischen? Krieg / Journal of Modern European History. 2003. ? 1. S. 96 ? 123.
27. См.: Нарский И.В. Фронтовой опыт русских солдат 1914 ? 1916 гг. / Новая и новейшая история. 2005, ? 1. С. 192 ? 202.
28. Baberowski J. Der rote Terror. S. 204 ? 207.
29. См.: Altrichter H. Staat und Revolution in Sowjetrussland, 1917 ? 1922/23. Darmstadt, 1996.
30. Holquist P. Op.cit.; Beyrau D. Op.cit.