|
|
| Архив - Урал в гражданской войне: - Комментарии
Дорогие участники Интернет-семинара!
Я глубоко признателен Вам за оживленное и заинтересованное обсуждение моего текста, содержащее множество плодотворных замечаний, критических наблюдений и стимулирующих вопросов. Прошу извинить меня за непозволительную задержку отклика на них, связанную, помимо прочего, и с затруднениями в удовлетворительном ответе на многие из заданных вопросов и сформулированных Вами сомнений.
Пожалуй, еще одно вводное замечание с моей стороны не будет излишним. Представленный на Ваше обсуждение текст видится мне мостиком между тем, что было сделано и изложено мною несколько лет назад в ?Жизни в катастрофе? (а также ряде сопровождавших ее публикаций) и предстоящими на поле изучения революционного насилия дальнейшими исследованиями, которыми, признаюсь, лично я вряд ли займусь. В обсуждаемом тексте ? изложение нескольких соображений и предложений необязательного характера, адресованных будущим исследователям.
Обилие заданных вопросов не позволяет мне детально отвечать на каждый из них, тем более что ряд из них не являлись предметом данного текста. Я ограничусь некоторыми размышлениями на несколько тем, которые можно условно выделить, объединив близкие вопросы и замечания.
Первый из тематических блоков, вызвавший наиболее интенсивное обсуждение и большее количество вопросов, касается проблем насилия. Я продолжаю настаивать на том, что вижу в насилии повседневное средство выживания, образец поведения и способ конструирования общности. Столь широкое и разнородное определение кажется противоречивым, по-моему, лишь на первый взгляд. Среди стратегий выживания я в свое время выделил ?идеологическую? сферу, связанную, в конечном счете, с конструированием индивидуальной и групповой идентичности. Действительно, идентичность не в состоянии функционировать без определения ?своего? и ?чужого?, конструирующего линии поведения, объединяющего и разделяющего, выталкивающего гипотетических носителей ?чужого?, ?враждебного?, ?опасного? по ту сторону ?границы? и дозволяющего в определенных условиях насильственные действия в их отношении. При такой интерпретации связь между техниками выживания, конструированием общности и насилием очевидна.
Конечно, для конкретных исследований разделение между насилием государственным и негосударственным, между насилием и террором, между насилием легитимным и нелегитимным может быть полезным и необходимым, но выстраивать в отношении этих пар некие универсальные схемы и обосновывать их этическим критериями в историческом исследовании представляется мне мало продуктивным и избыточным. Сама эта постановка вопросов представляется мне наглядной иллюстрацией тезиса Пьера Бурдье о том, что государство в состоянии навязывать обществу собственный язык и тем самым ?государственные? принципы конструирования и восприятия реальности, оправдывающие государство помимо воли того, кто пользуется его языком (подробнее см. его ?Практический разум?). Приведенное выше видение насилия, по моему убеждению, вполне распространимо и на государственные насильственные действия, в том числе террористические.
Особо выделю проблему ?культуры насилия?, непосредственно примыкающую к предыдущему проблемному блоку и, тем не менее, на мой взгляд, являющуюся автономной. Если исходить от традиционного, ?оперного? представления о культуре, само словосочетание ?культура насилия? является нонсенсом. Если же вслед за Максом Вебером и этнологами видеть в культуре сеть значений, определяющих человеческое восприятие и поведение, то оно вполне плодотворно. Конечно, любое воплощение культуры насилия ситуативно, но оно опирается на обширный резервуар разнородных ?знаний?, который в конкретной ситуации никогда не используется, не ?вычерпывается? полностью и, следовательно, должно анализироваться для каждого конкретного случая.
Я согласен, что посвященная этой проблеме часть моего текста представляется наиболее сомнительной. Более того, я в этом вопросе оказался пленником интеллигентского дискурса о традиционной крестьянской ?отсталости? и брутальности. Как выбраться из этого интеллектуального ?плена?, я пока не знаю.
Далее, важное место в обсуждении его участники уделили моей группировке населения на ?активистов?, ?попутчиков? и ?аутсайдеров?. Конечно, в ней нет ничего оригинального. Социологи создавали идеально-типические классы, существующие только на бумаге, со времен Маркса, а философы ? с античности. Главная проблема, как мне представляется, состоит в том, что выделенные мною группы применимы для любого общества в различных состояниях ? от экстремально хаотичных до вполне ?нормальных?. В этой связи такая группировка может показаться бесполезной. Между тем она, на мой взгляд, все же работает, позволяя внести некоторую упорядоченность в социальную структуру, объятую процессом атомизации. Во-первых, она позволяет освободиться и от не работавших в условиях революции старых (сословных, классовых, профессиональных и имущественных) социальных ярлыков, и от новых политических, применявшихся современниками (за красных ? за белых, революционеры ? контрреволюционеры и пр.), бесплодных для исторического исследования, но, тем не менее, по инерции поныне используемых исследователями. Во-вторых, она является матрицей, позволяющей видеть основные направления и тенденции социальной эволюции. В этой связи особо подчеркну: границы между этими условными группами совершенно прозрачны, переходы из одной в другую были не только возможны, но и неизбежны и часты. Один и тот же индивид мог стремительно кочевать из группы в группу или находиться в состоянии перехода из одной в другую. Состав их был ситуативен и должен исследоваться применительно к конкретному моменту. Нет ни одной этнической, возрастной, профессиональной или гендерной группы, которая намертво приписана к ?активистам?, ?попутчикам? или ?аутсайдерам?. В-третьих, она позволяет продемонстрировать, что определение своего отношения к официальной власти (выделенные мною группы действительно различаются взаимоотношениями с государством) в условиях частной смены режимов было вопросом жизни и смерти в буквальном смысле слова. Не только практикуемое этими группами насильственные практики, но и ?легитимное? насилие власти в их отношении имело определенные различия.
Наконец, в обсуждении (швейцарскими участниками) был поднят вопрос о соотношении индивида и структуры ? вопрос программный и открытый, бывший (и отчасти остающийся) предметом ожесточенных дебатов между поборниками социальной и культурной истории. В данном тексте больший акцент на индивидуальное был продиктован постановкой вопросов и возможностями формата статьи. В действительности я сторонник сбалансированного подхода, исходящего из того, что объективная реальность институтов и субъективная реальность восприятия конструируют и поддерживают друг друга и их раздельное изучение малопродуктивно.
В заключение хочу еще раз подчеркнуть: предложения, содержащиеся в моем тексте, не претендуют на статус новой догматики и не воспринимаются мною как некий готовый и отточенный инструментарий. Если же они, тем не менее, вызвали обсуждение и побудили прочитавших текст на размышления о возможностях изучать насилие ?снизу?, задача моей статьи успешно выполнена, а мои ожидания ? за что я искренне признателен участникам дискуссии ? вполне оправданы.
|
Уважаемый Игорь Владимирович!
Ваш текст предоставляет обширное поле для размышлений, открывает новые ракурсы обозрения старых сюжетов и тем. С одной стороны, вызывает восхищение мастерски, очень точно отобранный фактаж, столь же
точный язык и безупречный стиль, замечательная, действительно интересная
исследовательская задача. С другой стороны, на мой взгляд, текст все-таки дает меньше, чем обещает, поскольку первоначальная заявка не реализована в полной мере.
Самого по себе выделения трех проводников насилия, при всех имеющихся
шероховатостях на этом пути (о чем уже говорилось в предыдущих комментариях),
по-видимому, не вполне достаточно для реализации заявленной идеи. Кроме того,
бросаются в глаза некоторые теоретические непроясненности, например, вокруг
понятия и понимания "насилия". Известно определение государства как субъекта,
наделенного правом легитимного насилия. В связи с этим, как отделить законное
право государства на осуществление насилия от "государственного насилия", о
котором говорится в тексте? Иначе говоря: где проходит грань между легитимным
насилием и террором, если формальная цель у них одна - сохранение социума в
чрезвычайных условиях, подавление деструктивных тенденций, и т.п.? Так называемый
"террор" может подавать себя с помощью соответствующих директив, распоряжений и
идеологических манипуляций внешне вполне легитимным. Замечательно заявленная Вами
"культура насилия", по-моему, также недожата и сведена к набору стандартных
тезисов. Смущает меня и сама формулировка: "насилие как практика выживания"
(подразумевается - в чрезвычайных обстоятельствах). Во-первых, по-моему, насилие,
само по себе, - это еще не практика. Оно может окрашивать, формировать некие
практики. Во-вторых, некоторая доля определенным образом канализированного насилия
всегда присутствует в повседневной жизни индивидов. Может быть, есть резон
сравнить практики "нормального", допустимого в "обычных" условиях, насилия от
практик, применяемых в условиях экстремальных? Поле сравнения здесь очень широко:
практики карьерного выдавливания, нормальные и экстремальные, практики семейного
насилия, нормальные и экстремальные, практики общественного поведения, нормальные
и экстремальные, девиантные практики, нормальные и экстремальные, и т.д.
С наилучшими пожеланиями в адрес вашего исследования,
Розалия.
|
Уважаемый Игорь Владимирович,
Мне показалась весьма интересной и плодотворной основная идея текста ? расширить исследовательскую перспективу с рассмотрения только лишь государственного принуждения и террора в годы Гражданской войны до обращения к ?маленькому человеку? как к активному проводнику насильственных повседневных практик.
Предыдущие комментарии ясно указывают на основной дискуссионный момент представленного материала ? градацию населения на определенные группы. Мне кажется, что уточнения требуют, прежде всего, критерии этого выделения. Если границы первых двух групп очерчены в соответствии со степенью присутствия в их репертуаре насильственных стратегий выживания, то последние выглядят ?аутсайдерами? только потому, что чаще всего становились объектом принуждения со стороны государства или других групп. Ведь сложно себе представить, что в повседневности ?преступников, проституток и нищих? насилия было меньше.
Достаточно провокационным выглядит отнесение к обозначенным категориям национальных сообществ. С одной стороны, башкиры оказались одновременно в двух противоположных группах. С другой ? исследование вступает в этом случае на зыбкую почву приписывания насилию статуса составляющей национального характера, пусть даже в экстремальных условиях Гражданской войны.
Заранее благодарю за отклик,
Оксана Нагорная
|
Здравствуйте, Игорь Владимирович,
с большим интересом прочитала Вашу статью, и у меня возникло несколько вопросов и комментариев.
Как уже было отмечено уважаемыми коллегами из Базеля, предложенная Вами градация населения на три группы (активисты, попутчики, аутсайдеры) представляется адекватным инструментом анализа поведения населения не только в эпоху гражданской войны, но и в других эпохах и странах. Помимо этого, как позволяют утверждать данные Вашего исследования, все население в той или иной степени соприкасалось с практиками насилиями. Это приводит к выводу, что в данной статье предложен универсальный инструмент, позволяющий описать поведенческие стратегии всего населения в годы гражданской войны, как на Урале, так и в других регионах России этого периода. В постановочной части статьи предлагается несколько характеристик ?насилия? и предполагаемых ракурсов его рассмотрения: как практики и образца поведения населения, как средства поддержания общности, как стратегии выживания, как фактора, формирующего социальные структуры. При этом в самой статье часто используются такие фразы как ?распространение насилия?, ?эскалация насилия?, ?интенсивное применение насилия? и т.д. различными группами населения (например, ??попутчики? содействовали распространению насилия не в меньшей мере, чем ?активисты??). Поэтому возникает ощущение, что в данном случае мы имеем дело с насилием не как фактором социального структурирования, а как с результатом такового. Вызывает некоторое сомнение возможность применить указанные выше дефиниции ?насилия? для обозначения насилия государственного, которое в силу своего государственного характера не является стратегией выживания населения и не формирует социальные структуры внутри властных структур. Возможно ли сформулировать для государственного насилия какую-либо отдельную дефиницию? Далее в статье идет речь о градации населения на три группы, причем критерием для их выделения, как мне показалось, является в большей степени поведение по отношению к власти, чем практике насилия. В итоге насилие предстает как практика выживания (как одна из нескольких стратегий поведения) различных групп, но при этом не выступает главным и ?безальтернативным? средством поддержания общности внутри группы. Дают ли источники возможность ранжировать население в соответствии с существовавшими практиками насилия? Оправданно ли применить такой критерий? Какими в этом случае окажутся составы групп?
Кроме того, складывается впечатление, что, несмотря на Ваше стремление уйти от ранжирования населения по социальному признаку, предложенные Вами группы все-таки можно разделить (с большей или меньшей степенью условности) по критерию социальной принадлежности: активисты-сотрудники ? люди, входившие во властные структуры; ?активисты-сопротивленцы? - преимущественно крестьянское население; ?попутчики? - в основном городское население, хоть и испытавшее на себе влияние крестьянских практик насилия; ?аутсайдеры? - маргинальные группы.
Также хотелось бы уточнить еще некоторые моменты:
1. Каким образом государство реагировало на насилие ?снизу?? Заимствовало ли государство формы и практики насилия у населения? Если так, то можно ли говорить о единстве практик насилия у власти в состоянии институционального хаоса и населения?
2. При разделении населения на три группы ? активистов, попутчиков и аутсайдеров Вы оговариваете, что ?такое деление не соответствует самоопределению современников? (прим. 12). А каким было это самоопределение? Выделяли ли сами современники, ?маленькие люди?, какие-либо группы населения по каким-либо критериям, в том числе по отношению к практикам выживания? Возможно ли это отследить по источникам?
3. Были ли общие формы насилия, характерные для всех трех выделяемых Вами групп населения?
4. Какими были дореволюционные практики насилия? Какие из них сохранились в годы гражданской войны? Как изменились практики насилия населения после окончательного установления советской власти в условиях усиления государства и прекращения институционального хаоса?
5. Существовали ли специфически городские формы насилия? Можно ли говорить о городской культуре насилия на Урале в дореволюционную эпоху и во время гражданской войны? Являются ли одной из подобных форм упоминаемые Вами доносы, писавшиеся, судя по всему, городскими жителями, которые пытались использовать язык, предлагаемый и навязываемый властью, в своих целях?
6. В разделе о государственном насилии, часто используется термин ?террор? (как ?красный?, так и ?белый?). Термины ?насилие? и ?террор? используются Вами как синонимы? Есть ли у этих понятий какие-либо различия?
7. Возможно ли описать поведение как отдельных индивидуумов, так и групп населения во время гражданской войны с помощью схемы ?жертва ? судья ? палач? (в любой последовательности), особенно учитывая частые смены власти на Урале?
8. В статье упоминается о криминальных группах. Что это за группы? Можно ли говорить о том, что криминальные группы на фоне основной массы населения были одним из главных практикантов насилия?
Заранее спасибо за ответ,
С уважением, Любовь Ульянова
|
Прежде чем перейти к изложению содержания дискуссии, хотелось бы отметить ее оживленный и напряженный характер. Общее впечатление от текста было позитивным, прежде всего, вследствие его концентрации на истории ?снизу?. Часть студентов отметила, однако, необходимость глубоких предварительных знаний для понимания изложенного материала.
В первую очередь дискуссия сконцентрировалась на вопросе, что такое насилие и какие факторы обуславливают его и его воспроизводство. В качестве причин, провоцирующих и воспроизводящих насилие, были выделены Первая мировая война, отсутствие порядка и исчезновение полиции как органа охраны и порядка. Отсюда мы пришли к консенсусу: если государство слабо и нестабильно, то люди предоставляются сами себе. Исчезновение государства и полицейского порядка имеет своим следствием огрубление. Таким образом, насилие может быть понято как противоположность государственному и полицейскому порядку.
Насилие имеет как позитивный, так и негативный характер. Позитивный ? в качестве государственно легитимированного, т.е. сохраняющего и гарантирующего определенный порядок. Негативный ? как неконтролируемое и жестокое, проводящее в жизнь альтернативное мнение, порядок и власть. Участники дискуссии в большинстве своем согласились, что коллективное насилие исходит от индивидов. Однако мнения разошлись при обсуждении вопроса, насколько в экстремальных условиях, базируясь на этических основах, возможно не реагировать насилием на насилие.
Другой дискуссионный момент ? вопрос о начале круговорота насилия. Некоторые согласились с авторским тезисом, что образец насильственного поведения пришел, прежде всего, из деревни и его носителем являлись крестьяне. Другие аргументировали, что причину брутализации нужно искать не только в крестьянской среде, так как и дворяне обладали потенциалом насилия и соответствующими образцами поведения. Третье мнение ? готовность к насилию была присуща низшим слоям в целом. Основываясь на этом расхождении мнений, мы обсуждали понятие ?культура насилия?. Относительно быстро мы натолкнулись на проблему дефиниции культуры. Часть участников понимает ее как нечто традиционное. Тогда в случае культуры насилия предполагается определенный континуитет и традиция насилия. Поэтому сторонники данного подхода скорее отклоняют понятие ?культура насилия?. Остальные участники дискуссии, напротив, понимают культуру ситуативно. Соответственно они находят понятие ?культура насилия? плодотворным.
Следующим пунктом обсуждения стали выделенные автором три категории: активистов, попутчиков и аутсайдеров. Студенты отметили, что эти категории, с одной стороны, определены через социальное положение и происхождение (национальность); с другой ? через политическую позицию и активность. Эта перспектива была признана интересной, хорошо применимой и целесообразной. Растер (активисты, попутчики и аутсайдеры) может быть использован при анализе человеческого поведения в других ситуациях/странах. Нас особенно заинтересовал вопрос о проницаемости этих трех категорий. Было ли возможно, например, перейти из категории активистов в категорию попутчиков? Насколько однозначно соотнесение индивида с одной категорией? Можно ли его однозначно отнести к определенной категории или это упорядочивание ситуативно?
В качестве последнего пункта мы обсуждали перспективу историописания ?снизу?. Все участники дискуссии согласились, что оно дает интересные результаты, но должно обязательно учитывать связь между индивидом и структурами. Рассмотрение истории ?снизу? открывает новые перспективы и способствует пониманию структур, однако, считаю все участники, действия индивида понимаемы только в тех случаях, если известны структуры.
|
Статья Игоря Нарского впечатляющим образом демонстрирует, как перспектива исследования ?снизу? делает возможным дифференцирование исторического анализа. Становится ясным, в какой степени насилие и страдания определяют повседневность. Все же в этом материале точнее, чем в работах, исходящих из представления о насилии как о структурном признаке истории России, мы узнаем о многообразии причин, обуславливающих это явление. С методологической точки зрения этот текст весьма поучителен.
Признавая значимость выводов, я отмечу необходимость дальнейших исследований вопроса, в какой степени насильственные образцы поведения пришли в город из сельской местности (С.9-10). На основании традиционно оживленной флюктуации между городом и деревней необходимо уточнить, не наблюдалось ли здесь более длительного взаимного воздействия. Также дальнейшие исследования должны уточнить взаимосвязь патриархальных традиций низших слоев и насилия (С.14).
|
|
|
Добро пожаловать!
