Комментарии - Городские детские ?пространства? в Челябинске в период ?оттепели?, 1953?1964 - Архив

Наши партнёры
	Южно-Уральский государственный университет
	UNI BASEL
	Челябинский государственный университет

Архив - Городские детские ?пространства? в Челябинске в период ?оттепели?, 1953?1964 - Комментарии

Уважаемые участники интернет-семинара,
Благодарю всех за проявленный интерес к проекту. Заданные вопросы, критические замечания и Ваше одобрение сейчас особенно значимы, так как работа находится в начальной стадии разработки, а значит, более моделируема.
С целью избежать повторов, попробую ответить на вопросы в безадресной форме.

Справедливо отмечено, что в тексте отсутствует термин ?детство?. Очень точная формулировка дана пермской исследовательницей Ромашовой М.В., в которой ?советское детство? представляет собой ?совокупность идей, культурных объектов, социальных институтов, событий, а также системы детских практик, специфических способов организации детской жизни, норм и ценностей мировосприятия, общения и взаимоотношения с окружающими? (См.: Ромашова М.В., Советское детство в 1945 ? середине 1950-х гг.: государственные проекты и провинциальные практики (по материалам Молотовской области, Автореферат диссертации, Пермь, 2006, с.5). Данное определение в большей мере характеризует городское детство, что соответствует формулировке в тексте: ??детство сформировалось, главным образом, в больших городах?.
Возрастные рамки детства традиционно ограничиваются периодом от 0 до 18 лет, но исходя из целей исследования, представляется более продуктивным изучение отдельной возрастной группы детей. Здесь уместно говорить о поколении детей, как о возрастной группе людей, формирование характера которых происходит под влиянием определенных исторических событий, экономических и культурных условий, что определяет общность и сходство некоторых личностных характеристик в результате сходного для представителей единой возрастной когорты социального опыта. (См.: Боброва Е.Ю., Основы исторической психологии, СПб, 1997, с. 92). Объектом изучения в данном проекте выбрана возрастная группа детей-школьников, кому в 1953 г. исполнилось 7 лет. В отличие от детей младшего возраста, чья социализация могла проходить как в детском саду, так и в домашнем окружении бабушек, тетушек, соседей, опыт школьников в этом смысле более однороден. Осмелюсь предположить, что взрослые, коим предстоит стать моими интервьюируемыми, вряд ли помнят себя в раннем детском возрасте.
У участников обсуждения вызвали сомнение ряд высказываний, встречающихся в тексте проекта: ??детство объясняет механизм взаимоотношений власти с обществом?. Здесь детство понимается как призма, через которую может быть обозрима более обширная социальная проблематика. Власть, предлагая гражданам некий идеальный образ счастливого детства, воздействовало не только на детей, но и на их родителей, навязывая определенные воспитательные методики, образцы, которые должны ?исповедовать? взрослые, чтобы им подражали дети.
Хронологические рамки исследования охватывают период, совпадающий с временем нахождения у власти Н.С. Хрущева. Говорить об ?особости? этого временного промежутка в мире советского детства, пожалуй, будет преждевременно. Одним из заметных проектов, начатых в этот период, был реформа школьного образования по плавному переходу от семилетнего образования к десятилетнему. В Челябинске в эти годы завершается строительство Дворца пионеров и школьников им. Крупской, главного центра внешкольного образования.
Каждый исследователь, выбирая тему, объект исследования, временные рамки, в той или иной мере руководствуется личными мотивами. В моем случае этот мотив очень прост и очевиден. Я хочу написать о детстве двух самых дорогих мне людей ? отца и мамы.
В проекте заявлен достаточно обширный комплекс источников, но это не означает обращения в равной степени к разным группам из них. Учитывая стандартизированный характер методической литературы, достаточным будет проработать 3-4 издания. Попытка реконструировать детскую повседневность, наоборот, потребует изучения обширной группы источников с привлечением фотодокументов, материалов личных архивов и проведения интервьюирования. На мой взгляд, это единственная возможность избежать ?пересказывания? официальной картины советского детства и сохранить сбалансированность структуры проекта.
Объяснение и понимание детского мира невозможно без его психологической интерпретации. Здесь я продолжу цепную реакцию, ссылаясь на работу детского психолога М.В.Осориной, Секретный мир детей в пространстве мира взрослых, СПб, 1998. Автор объясняет детский механизм исследования окружающего мира, тяготение детей к так называемым ?страшным местам?, свалкам, сломанным предметам, а также ? природу детского фольклора. Одним из важных мест определения детской самоидентификации были пионерские лагеря и клубы дворов, которым также будет уделено внимание в проекте. Особый ракурс на детскую субкультуру представляют работы по детской этнографии (Кон И.С., Ребенок и общество, М, 1988; Виноградов Г.С., Страна детей, СПб, 1999). В психологической интерпретации детской игры значима работа Э.Эриксона, Детство и общество, СПб, 2000. В работе над проектом будут задействованы методы социологии и исторической психологии (Бреева Е.Б., Дети в современном обществе, М, 1999; Боброва Е.Ю., Основы исторической психологии, СПб, 1997).
Справедливо замечание о неоднородности архитектурного, социального, культурного облика Челябинска в 1950-е гг. Собственно, современная ситуация в большом городе почти не изменилась. То же можно сказать и о детских пространствах. Контрастность детских миров ?Колупаевки? и ?проспекта? можно показать на материалах истории школьных классов двух школ ? лицея ? 1 на ул. Красной, и школы ? 96 на ул. Мира в рабочем районе г. Челябинска. В учительских архивах этих школ до сих пор хранятся школьные сочинения, сохранились фотоархивы публично-массовых мероприятий и другие материалы. Подобный подход, безусловно, не отразит всей многослойной картины детских миров в Челябинске, но даст возможность в должной мере посмотреть на ?обычного? советского ребенка периода хрущевской ?оттепели?. Сравнивать детский опыт челябинцев с аналогичным опытом жителей прифронтовых территорий проект не предусматривает.
?Новомодные зарубежные формулировки? в тексте, равно, как и его структура ? необходимость следовать определенным стандартам при подаче проекта на соискание гранта. Цитата ?детьми не рождаются?? была выбрана мной с целью подчеркнуть программируемость ожиданий общества и власти от детей. Набор вполне четких представлений о том, как должен выглядеть ?обычный? ребенок существует у взрослых задолго до его зачатия. Таким образом, ?обычным мальчиком? или ?обычной девочкой? ребенок становится в результате представлений взрослых о предмете с одной стороны, и в процессе поиска самоидентификации с другой. Понятия ?асоциальные группы? и ?маргинальные группы? применительно к представителям той части населения, которая по ряду причин находилась за пределами влияния и контроля со стороны власти, игнорировалась или дискриминировалась обществом. Они достаточно многочисленны и структурировать их будет сложно.
Надеюсь, что мне удалось прокомментировать большую часть вопросов и замечаний к проекту. Еще раз благодарю всех за участие в обсуждении и ценные советы.
С уважением и благодарностью, Коновалова Лариса

Начну с того, что - как мне кажется - многоуважаемый автор слишком увлекается иноземными формулировками и концептами при постановке исследовательских задач. Буквальное (калькированное) использование заголовков некоторых монографий в качест-ве постановочных тезисов вызывает вполне тривиальные вопросы: кого же рожают непо-нятно кто? Бесполых существ, из которых потом государство и семья лепят мальчиков и девочек? Но ведь стая волков воспитала Маугли как мужчину, который - после умопомра-чительных приключений в зверином мире - в конце концов полюбил индийскую деревен-скую девушку (если верить Киплингу). Это шутка, необходимая по закону жанра.
Безусловно, знакомство с иноязычной литературой и новомодными направлениями гуманитарных исследований делает честь современным исследователям. Однако, подоб-ные изыскания должны сопровождаться национально- и хронологически окрашенным анализом особенностей протекания тех или иных процессов в конкретном обществе. Речь, подчеркну, идет именно об анализе, а не описании того, как "собственно, это было на са-мом деле" (Л.фон Ранке). Хотя, в последнее время и говорят об актуальности такого рода исследований (локальная, повседневная, устная и пр. истории в форме нарратива), корпо-ративный этос историков-профессионалов все еще требует конструирования такой реаль-ности, которая воспринималась бы нами - современниками - как объективированная (по-нятная им и объясненная нами) для предков данность. Т.е. вместо вопроса "как" надо за-давать вопросы "что это было" и "почему это было". Но, перейдем к делу.
Столь пространное (да простит меня Лариса) вступление было предпринято ис-ключительно в целях поддержки представленного проекта. Что касается постановки ис-следовательских задач, то все сделано профессионально и формально безупречно (за ис-ключением вышераскритикованных фраз о происхождении мальчиков и девочек). Неко-торые возражения может вызвать представление об особенностях рассматриваемой эпохи: оттепель оттепелью, но интенсивные индустриализация и урбанизация в СССР начались все-таки раньше - в 30-е годы. Именно тогда за счет притока крестьянства резко увеличи-вается население промышленно ориентированных городов. И абсолютный рост численно-сти жителей конкретного населенного пункта в последующие периоды не является в дан-ном случае, как представляется, определяющим показателем. 300 000 или 700 000 человек жило в городе, - для локально действующих в пределах городской черты семей это не иг-рало никакой (кроме чисто статистической) роли. Семья (и ребенок, в частности) жили в определенном (микро)районе города, дальше которого их кругозор повседневности не распространялся. В связи с этим и сам посыл об особенностях организации "городских детских пространств" в индустриальных центрах именно в рассматриваемый период не служит определяющим аргументом при обосновании хронологических рамок.
Далее, несмотря на то, что автор заявляет о том, что он "видит в детях не только объект государственного и общественного влияния, но и самостоятельно действующих субъектов и исторических актеров, следующих собственным интересам и удовлетворяю-щих свои потребности, исходя из своих возможностей и соображений", при выстраивании структуры исследования он не учитывает подобного рода особенностей "детскости". Ведь каждый ребенок, помимо того, что он является объектом воздействия неких внешних сил, есть еще и существо, развивающееся по законам генетики и эволюции. Он, открывая мир, убеждается, что дождь мокрый, а девочки не похожи на мальчиков, даже если эти внеш-ние силы будут утверждать иначе (патологии не в счет). Мир ребенка расколот надвое - его учит природа, и воспитывают окружающие. И интерес представляет как раз этот про-цесс покорения природы воспитанием; процесс превращения девочек и мальчиков в анг-лийского джентльмена, французскую мадам, русскую бабу, мексиканского мачо... Данное превращение не всегда может быть объяснено только лишь путем описания кратковре-менно наличествовавших конкретных пространств жизнедеятельности объекта. Видимо, необходимо отделять то, что представлялось воспитывающим вечным и непреходящим; и то, что можно обозначить словом ?модно?.
P.S. Было бы интересно узнать, почему очень много по?настоящему талантливых людей в СССР указанного периода (В.Шукшин, Б.Ручьев, куча актеров?) были родом из глухой провинции?

Уважаемые участники семинара,
мне хотелось бы добавить пару замечаний к тексту о городских пространствах в Челябинске. В общем, я нахожу проект очень разумным и важным, а намеченный путь его реализации вполне уместным. Я бы несколько углубил введение в исторический контекст, т.е. в историю молодежи и уличных детей в Советском Союзе. В связи с этой темой можно упомянуть следующие работы: Sowjetjugend 1917-1941. Generation zwischen Revolution und Resignation.
Hg. von Corinna Kuhr-Korolev u.a. Essen 2001; Corinna Kuhr-Korolev:
"Gezaehmte Helden". Diformierung der Sowjetjugend 1917-1932. Essen 2005.
В разграничении тематических полей между повседневностью в детских пространствах и границами детских пространств мне не хватает еще одного аспекта ? родителей, знакомых и т.д. Автор проекта может также рассмотреть вопрос, в какой степени внутри этого ?пространства? существовали ?собственный смысл? и различия в отношении к господствующим пространствам. В группу источников можно было бы также включить автобиографии лиц, повествующие об их детстве.

Дорогая Лариса,

как Вы могли убедиться по ходу дискуссии ?вживую? 22 февраля и по обилию дифференцированных и развернутых комментариев, помещенных на сайте, Ваша работа вызвала оживленный интерес и деятельное участие. У меня и не было сомнение в обратном. Еще в период знакомства с Вашей заявкой в DAAD (к сведению участников, я выступил с ее официальной рекомендацией) было ясно, что в данном случае мы имеем дело с инновационным и весьма перспективным исследовательским проектом, достойным самой энергичной поддержки.
Как всегда бывает с новаторскими проектами, запланированное Вами исследование вызывает некоторую обеспокоенность об успехе его реализации. Учитывая многочисленность комментариев и замечаний в его адрес, некоторые из которых повторяются, и не желая дублировать их протоколом заседания челябинской группы участников от 22 февраля, я обозначу ключевое момент февральского обсуждения, который меня заботит в наибольшей степени. Как Вы помните, полуторачасовая дискуссия по Вашему проекту протекала в очень спокойной тональности и была наполнена конструктивными предложениями (дорогой Клаус, эти строки я пишу и для тебя, так как мне показалась, что ты воспринял обсуждение как поток недостаточно квалифицированных и обоснованных нападок). Тема ?гигантомании? в ней была предельно маргинальной. Напротив, речь шла о необходимости усложнения профиля источникового корпуса (в т.ч. за счет визуальных источников, качественного интервьюирования, исследования мира детских игр и игрушек, детского фольклора и пр.) и дифференцированного подхода к различным детским подгруппам и субкультурам. Эти предложения были связаны с осознания той ловушки, которая подстерегает исследователя, избирающего в качестве своего объекта ?социально слабых?, ?менее властных?, ?маленьких людей?, будь то крестьяне, городские низы, военнопленные и прочие ?неразговорчивые? группы. Как правило, скудость источниковой базы либо соблазняет историка на то, чтобы вложить в голову исторических актеров собственные представления, либо заставляет его идти по пути ограничения своего исследования властным дискурсом о своих героях. Как мне кажется, в Вашем проекте заложена большая вероятность пойти по второму пути. Это видно и из структуры проекта (1-й блок посвящены ?взрослому? дискурсу о детстве, 2-й блок о ?повседневности в детском мире? на самом деле посвящена миру взрослых), и из перечисленных в проекте видов источников. У Вас, по моему мнению и, кажется, по мнению большинства участников обсуждения, получится нечто оригинальное, если Вы осознаете эту угрозу и целенаправленно будете пытаться ?разговорить? челябинских детей 50-х ? 60-х гг.
Направления реализации этой честолюбивой задачи подсказывают комментарии, авторам которых я признателен. Я надеюсь, что интенсивное консультирование с коллегами (в том числе с Вашим покорным слугой), поспособствуют осуществлению Ваших намерений. Успехов Вам!

Как один из тюбингенских историков, который консультировал Ларису при написании проекта, я с интересом следил за Интернет-дискуссией. Бросается в глаза, что комментаторы, критикуя проект, не обращают внимание на то, что в случае с текстом Ларисы речь идет о слегка измененной версии заявки на грант, которая была направлена в один из немецких фондов с целью получить многомесячную стипендию. Тот, кто хоть однажды участвовал в процессе написания заявки, знает из собственного опыта, что заявка ? особенный вид ?текстов?, составляемый по специфическим ?правилам игры?. В частности, необходимо в достаточно сжатом объеме текста обрисовать интерпретационные рамки, которые по возможности доступно демонстрируют важность и актуальность темы и одновременно обрисовывают широкую и ?оригинальную? источниковую базу. Это приводит к весьма специфической ?лирике заявки?, которая нацелена в первую очередь не на то, чтобы показать, что в действительности будет сделано, а на то, что теоретически возможно сделать. Каждая заявка на проект пронизана стремление ?выдать желаемое за действительное? и тяготеет к ?гигантомании?. Для Оксаны, которая критиковала этот аспект, это должно быть хорошо знакомо.

Упрек в ?гигантомании? особенно часто упоминается в связи с множеством различных источников, которые Лариса собирается ?переработать?. Участники дискуссии не учитывают при этом, что в случае упомянутых фондов речь идет не о ?горах? документов, за подвиг по ?переработке? которых сразу полагается академический титул. Тот, кто хоть однажды работал с документами низшего локального административного уровня, знает, что речь идет часто лишь о довольно бедных фондах, которые можно быстро просмотреть. Архивная ?гигантомания? не редко на деле оказывается ?восстанием гномов?. В Новосибирске я работал с локальными документами районного уровня из 50-60-х гг. Большинство документов можно было сразу же сдавать обратно в фонды, так как они были ?пустыми?. Однако иногда встречались подробные стенограммы профсоюзных и комсомольских заседаний, на которых многое говорилось ?открытым текстом?. Эти документы позволили сделать интересные выводы о том, с какими проблемами сталкивались чиновники на местах перед лицом политики, которая многого от них требовала, но давала слишком мало средств в их распоряжение. Другой раз я нашел более чем 200-страничный текст, содержавший отчеты МВД и жалобные письма, позволившие сделать выводы о том, как различные учителя и ученики реагировали на антисемитскую пропаганду ?Правды? начала 1953 г. в связи с инсценировкой так называемого ?заговора врачей?. Чтение этих документов было чрезвычайно интересно и позволило получить прекрасную картину весьма напряженной ?школьной повседневности?. Это те самые великолепные ?единичные находки?, которые побуждают историка к работе с разнообразной, широкой источниковой базой. Не имеет никакого смысла уже в начале проекта расставлять ограничители. Лариса должна сначала попытаться, а затем на основе действительного анализа источниковой базы решить, сколько труда она инвестирует в изучение документов.

Тем, кто считает, что школьные архивы не могут ничего дать, можно было бы порекомендовать книгу Лари Холмса, который на основе одного школьного архива написал великолепное исследование о московской школе 30-х гг. Оно намного больше, нежели социально-историческая история структур и культурно-историческая история дискурсов рассказывает о том, как ученики и учителя ?переживали? сталинизм.

Впрочем, после интересных исследований Игоря Нарского о ?канализации и туалетах? на Урале во время революции и гражданской войны у меня сложилось впечатление, что молодые челябинские историки отличаются тем, что не следуют историографическому ?мейнстриму?, а демонстрируют, с помощью ?маргинальных? источников и тем, ?свежий взгляд? на историческое прошлое и открывают новые горизонты. Проект Ларисы, как мне кажется, пронизан этим инновативным, рисковым челябинским ?духом?.

Что касается ресурсов глубокого интервьюирования, то я во время разговоров с Ларисой получил впечатление, что она планирует достаточно объемную программу по ?устной истории?. Этот поворот, на мой взгляд, может завести слишком далеко и в действительности рассказать больше о коммеморативных практиках, чем о детских жизненных мирах эпохи ?оттепели?. Детские воспоминания могли бы стать самостоятельной исследовательской темой, интересной и многообещающей, но, без сомнения, но расположенной ?за пределами компетенции?. Лариса, наверняка, должна будет выслушать множество рассказов живых современников той эпохи о детстве. Эти рассказы ни в коем случае нельзя рассматривать как аутентичные свидетельства эпохи, но они заостряют внимание на определенных событиях и ?местах? и помогают лучше ?встроить? в исследование архивные находки или ?обострить? чутье Ларисы на важные темы и источники. Из собственного исследовательского опыта я могу посоветовать Ларисе не пропускать мимо ушей то, что будут рассказывать ?старички? о своем детстве. Нельзя ни переоценить информацию этих интервью, ни упустить ее из вида. Да: информация о ?городском детском фольклоре? (аспект, о котором упоминается в комментариях) может быть собрана лишь лишь с помощью устных рассказов.

По поводу визуальных источников нужно сказать, что изучение этого типа источников не требует много времени. Другое дело, что возникает вопрос о том, как ?встроить? фотографии или (возможно) еженедельные отчеты в интерпретацию и анализ. В любом случае фотодокументы лучше иллюстрируют тему. Отказываться от них бессмысленно. Я могу лишь напомнить об одном докладе Игоря Нарского. На основе фотопортрета ребенка он нарисовал завораживающую картину ?длительной истории? советской семьи в 60-е гг. Фотография образовала исходный пункт и ориентир, которые стали рамками для анализа. Итак, мне кажется, что в Челябинске знают, что делать с фотографиями. Я оптимистично надеюсь, что у Ларисы будет компетентное академическое руководство в том случае, если она решит в своем проекте использовать ставшие модными методы ?visual turn?.

Комментарий Розалии по поводу социально-конструктивистского определения детства кажется мне не учитывающим современное состояние исследований. История детства дискутируется уже 2-3 десятилетия. Общим местом при этом считается, что детство не является ?природным? или данным Богом состоянием человека, а является ?изобретением? современного общества и подвержено постоянным историческим изменениям. Точно также в гендерных исследованиях никто больше не сомневается в конструктивистком характере понятия ?социальный пол?. Указание Розалии на биологию и генетику и вместе с ними на детерменистски-субъективистские константы ведет к заблуждению, этот подход не может быть продуктивным для проекта Ларисы.

Период ?оттепели? является в настоящее время одним из наиболее спорных и обсуждаемых периодов советской истории. При этом общепринято, что хронологию ?оттепели? привязывают к времени правления Хрущева. Конечно, имеющиеся исследования показали, что для отдельных тем и регионов существуют особые ?хронологии?, которые не совпадают с датами 1953 и 1964 гг. Акцентированные Ларисой процессы урбанизации приобрели в Челябинске динамику, вероятно, в конце 50-х гг. и продолжились, перешагнув рубеж 1964 г. Знаковое слово ?оттепель?, как мне кажется, использовано Ларисой, чтобы сделать ясным временное ограничение и тематическую заостренность проекта. То есть, в проекте речь идет не о феноменах послевоенного времени, а о социальных изменениях индустриального общества, которые не в последнюю очередь инициированы именно сменой партийного лидера. Одновременно понятие ?оттепели? делает очевидным, что исследование не захватывает 70-е гг. Это временное ограничение естественно перед лицом многочисленных тематических ?полей? и позволяет избежать гигантомании.

Тематическую заостренность проекта я вижу в том, что Лариса затрагивает вопрос, который в настоящее время оживленно обсуждается с целью достичь более глубокого понимания ?оттепели?. Так Хархордин (а наряду с ним такие молодые историки как Юлиана Фюрст и Бриан Ла Пьер) указал на то, что инициированную Хрущевым либерализацию социокультурной жизни и попытки реанимировать общественную активность необходимо интерпретировать лишь как сопутствующий эффект стремления нового партийного руководства к дифференциации социальной системы. Политическая прерогатива состояла в том, чтобы направлять и контролировать общественные изменения. Эти новые критические исследования направлены против характеристики ?оттепели? как периода ?свободы?. И действительно, после 1953 г. политика все больше оттесняла методы насилия и террора, но ?глубинное проникновение системы общественного рабства? оставило глубокие следы конформизма в советских людях и намного сильнее затронуло образ жизни отдельных людей, нежели все предшествующие сталинские репрессии. Мечты Хрущева о всеохватном социальном дисциплинировании были направлены на то, чтобы наконец-то осуществить высшую цель сталинизма. Для него было важно в первую очередь создать ?настроенную и сбалансированную систему тотального надзора, глубоко укорененного в людях, шпионящих друг за другом в организованной и относительно мирной манере?. Поэтому даже в важнейших областях политики можно было наблюдать даже ?интенсификацию сталинских идей и кампаний?. Таким образом, применяемые для ?оттепели? обычно понятия такие как реформа и либерализация оказываются неадекватными.

Тема Ларисы, посвященная детству, предлагает интересный тест для проверки этого критического взгляда на политику ?оттепели?. Если при этом взгляд направлен на управдома, который играет в носителя определенной общественной функции и присваивает себе роль авторитета и педагога в отношениях с детьми, то это расширение количества ?акторов? проблематизируется как растущий объем социального дисциплинирования и интервенция в повседневную жизнь, что тогда виделось в качестве политической панацеи на пути (как это провозгласила третья программа партии 1961 г.) к коммунизму. Конечно, под вопросом остается, остались ли в архивах какие-либо следы деятельности таких ?низших функционеров? как управдомы. Однако мы знаем о беспрецедентном потоке инструкций, брошюр и опубликованных правил поведения, которыми регулировалась жизнь советских людей с целью вовлечь их в политику всеобщего дисциплинирования и наблюдения. И проанализировать эти публикации и обсудить стоит. С этой точки зрения надежда Ларисы на то, что она может сказать что-нибудь интересное об интервенционисткой общественной политике времен Хрущева, кажется мне вполне оправданной.

Лариса также пытается, обрисовать связь своей темы с ?большими нарративами? эпохи холодной войны, которые в настоящее время привлекают все больше внимания в связи с подъемом так называемых транснациональных исследований. Уже давно известно, что советская система развивалась не в изоляции, но в постоянных попытках ревниво отграничить себя от запада с тем, чтобы представить самое себя в глазах советской и мировой общественности как лучший вариант современного общества 20 в. Тот, кто исследует культурно-политический дизайн советского детства как образа ?светлого будущего?, поневоле находит следы влияния условий вечного соревнования эпохи холодной войны как формативного фактора этой конструкции оптимистичного видения мира и будущего. Подобно дискурсу о женщинах и сеьме, дискурс о детстве развивался как диалектическое противопоставление процессов и практик по ту сторону железного занавеса. В официальном дискурсе можно увидеть многочисленные явные и скрытые ссылки и дискурсивные связи. Между локальной конструкцией урбанистических детских ?пространств? Челябинска и глобальной топографией холодной войны находится больше точек соприкосновения, нежели подозревают иные скептики. Настало время наконец-то воплотить на практике часто упоминаемую парадигму ?переплетенности? модерна. В рамках проекта Ларисы дискурсивные резонансы и взаимовлияния через железный занавес не будут стоять в центре внимания, а анализироваться наряду с центральными вопросами. Было бы однако жаль выбрасывать эту проблему из проекта.

Критика Алексеем Богомоловым понятия ?маргинальных групп? происходит явно от незнания актуального состояния исследований. Уже в конце 90-х гг. Новосибирский историк Сергей Красильников ?открыл? ?Маргиналов в сталинизме? как плодотворную тему и представил для обсуждения важные концептуальные размышления и понятия. Затем Гольфо Алексополо и Пол Хагенло опубликовали путеводную работу ?Stalin?s Outcasts?. Лариса использует эти работы для того, чтобы посредством взгляда ?с обочины? общества попытаться понять его главные конструктивные принципы. На настоящем этапе московский историк Елена Зубкова в сотрудничестве с коллегами из университета Тюбингена работает над проблемой маргинальных групп в советском обществе в 50-е гг. Эти работы образуют интересный исследовательский контекс, в который могла бы встроиться и Лариса.

Идентификация маргинальных групп детей имеет в проекте Ларисы очевидно важную функцию, а именно ? показатель границ конструируемых сверху детских пространств и инструмент для анализа действовавших тогда механизмов ?включения? и ?исключения?. Было бы явно завышенным требованием (внимание: гигантомания!) задача составить каталог всех маргинальных групп и описать подробно их положение. Лариса должна исходить из имеющихся источников, чтобы на основе нескольких избранных, характерных маргинальных детских групп обрисовать необходимые для темы социально-пространственные ?разграничители?. Приводимая в тексте в качестве примера группа детей-сектантов кажется мне хорошим примером, так как в конце 50-х гг. реакция именно на эту группу придала хрущевской общественной политике характерный привкус воинственного атеизма. Поэтому интересно проследить на локальном уровне, как религиозные диссидентские группы в условиях огромного политического давления создавали собственные социальные пространства вне контролировавшихся властью и как на это реагировали партийные и государственные органы. Это придает теме о детстве ту ?политическую напряженность?, которая лишний раз повышает ее важность.

Указание на маргинальные группы доказывает, что Лариса вполне осознает социальную гетерогенность городских детских миров в Челябинске. Об этом говорит не в последнюю очередь и название ее темы, в котором детские пространства упомянуты во множественном числе. На справедливый вопрос о том, как предполагается анализировать феномен гетерогенности, она отвечает своим подходом ? методика работы с социальными пространствами имеет ряд концептуальных преимуществ по отношению к привычным методологическим подходам. Те, кто в настоящий момент занимаются ?историей пространств?, видят в пространстве как материализованном символическом порядке (предписании) не только ?метасоциальный комментарий? общества о себе самом, но и ?обжитую местность? ("gelebte Oertlichkeit") (Regina Bormann). В пространстве размещены многочисленные социальные структуры, границы и дифференциации. Пространство функционирует как ?своеобразный конспект отдельных мест, посредством которых пространственно разделенные находятся в синхронной связи, в пространственной системе взаимодействий? (Dieter Laepple). Таким образом, пространство связывает то, что в привычных исследованиях часто разделяется. Оно обрамляет социальное действие и создает возможности для социальных интеракций между различными группами. Поэтому Лариса должна в своей проекте исходить не из ориентации на ?слои?, а из ориентации на ?действие?. На примере детских пространств как ?окружения для действия? можно хорошо показать, как отдельные группы городского общества взаимодействуют друг с другом или отграничиваются друг от друга, или даже пытаются монополизировать для себя определенные пространства. Вместо неподвижной структурно-исторической модели стратификации в результате ее работы могла бы получиться динамическая модель действий, которая намного больше расскажет о том, каким образом различные социальные группы отчасти в сотрудничестве, отчасти в борьбе ?присваивали? городские пространства. Тот, кто фокусируется на интеракции, получает напряженность и динамику в своем проекте и показывает городское общество как многослойный, оживленный социальный организм. В этом ? шанс проекта Ларисы, который нельзя легкомысленно упускать из вида.

Критику Ольги о том, что степень урбанизации в Челябинске, возможно, переоценена Ларисой, необходимо обдумать. Немецкие историки различают количественный процесс урбанизации, то есть увеличение населения в определенном месте (демографическую агломерацию), и качественный процесс урбанизации, когда речь идет о культурном формировании и социальной дифференциации городского пространства. На основе конструирования городских детских пространств можно показать, когда (если это вообще было) в ходе 50-60-х гг. в Челябинске количественная урбанизация перешла в качественную. С этой точки зрения традиционная советская история города получает интересное социально-пространственный преломление и новый взлет. В избитое понятие советской историографии ?культурное строительство? можно вдохнуть дыхание новой жизни.

Проект Ларисы претендует на то, чтобы соответствовать интернациональному стандарту исторических исследований. Это, со своей стороны, определяет планку, так как показывает, как молодые русские исследователи могут формулировать свои проекты, чтобы быть конкурентоспособными и иметь реальный шанс на получение грантов. При написании проекта в Тюбингене мы упорно толкали Ларису к тому, чтобы ставить актуальные исследовательские задачи и цели с тем, чтобы попытаться ответить на них в рамках локальноисторического исследования. Итак, речь идет о том, чтобы связать теоретическое знание и эмпирическое локальное знание. Исходя из своих жизненных условий, Лариса близка к своему объекту исследования, что работает на нее. Она на месте может погрузиться в архивы и собрать распыленную информацию, чтобы затем отважиться на многоаспектную исследовательскую работу. У зарубежного историка на это просто не хватит времени. Поэтому проект Ларисы не кажется мне страдающим гигантоманией, скорее амбициозным и совместимым. Обрисованные темы впечатляют, а подход звучит многообещающе. В любом случае, речь идет не о малоформатном проекте, который можно реализовать в течение нескольких месяцев, работая по выходным или часть рабочей недели. Проект изначально сформулирован как многолетний и требует концентрации и постоянства. Ларисе предстоят многие месяцы изучения литературы и работы в архивах, чтобы амбициозный концептуальный скелет оброс эмпирическим ?мясом?. Текст, представленный и обсуждаемый в этом форуме, являет собой собрание интересных идей и плодотворных стратегий, но пока не может продемонстрировать результатов.

Из дружелюбного тюбингенского далека я, во-первых, надеюсь на то, что Лариса получит необходимую финансовую и академическую поддержку для реализации своего увлекательного проекта. Во-вторых, она должна доказать, обладает ли она необходимой рабочей дисциплиной и способностью к анализу, чтобы осуществить проект на практике. Я считаю необходимым, чтобы после первого знакомства с литературой и изучения архивных фондов Лариса еще раз представила свой проект и его первые результаты и проблемы в Интернет-форуме. Затем проекту можно придать необходимые акценты и заострить проблемы, переведя его в конкретную форму. Это покажет, может ли Лариса справиться со своим амбициозным проектом или в ее руках он превратится в академические развалины.

Дорогая Лариса Коновалова,

представленный исследовательский проект, посвященный городским детским пространствам, амбициозен и интересен. Я бы хотела высказать пару размышлений или, скорее, вопросов. Хотя хронологические рамки охватывают 1960-е гг., развитие советского дискурса детства представляется мне важным как предыстория, а не как часть самостоятельной исследовательской работы. По моим представлениям, детство в широком смысле было определено через большевистские воспитательные и социальные модели, т.к. в крестьянском обществе дети достаточно рано начинали свою профессиональную жизнь. Они брали на себя часть работы в семейном хозяйстве или зарабатывали на жизнь в качестве прислуги в других семьях. Отсюда детство тесно связано с концепцией школьного образования.

Относительно описания: детские пространства versus властные и взрослые пространства ? я бы хотела поставить вопрос о специфически советских и универсальных антропологических условиях: игры на улицах, образование банд и нарушение детьми границ ?запрещенных? зон, например, строительных площадок, имели место и в других обществах. Это отграничение от поколения родителей, форма обучения через опыт, развитие детского ?я?, испытание границ. Однако, как выглядит это поведение в отношении оберегаемых советских детей, которые часто были единственным ребенком в семье? Какую роль играли бабушки как ключевые персоны в детском воспитании: в передаче норм, правил и ролевых представлений? Каким образом ?феминизация? повлияла на воспитание девочек и, в особенности, мальчиков?

Я желаю Вам успехов в работе и заинтригована ее результатами,
Кармен Шайде, Базель

Присоединяясь к участникам дискуссии, я бы хотел подчеркнуть, что проект представляется мне интересным и многообещающим. Однако при прочтении некоторых комментариев я не понял оснований для критики общепринятой периодизации ?1953-1964? - особенно применительно к данному проекту, в котором на первый план выступают пространства, а хронология играет второстепенную роль. Я нахожу правильным предложение не инвестировать слишком много времени в реконструкцию государственных идеологических представлений о детстве, а также в рассмотрение этих представлений в перспективе: ?что же, действительно, было воспринято на низовом уровне?.

Как уже упомянуто в комментариях коллег, интервьюирование современников является одним из луших методов для изучения этой комплексной тематики. Как показали работы по сталинскому периоду, архивные материалы представляют только одну ? официальную часть истории (в том числе отчеты секретных служб о настроениях населения). Отсюда вытекает важность проведения интервью для создания образа города в 1950-х-60-х гг и действительного выхода на перспективу повседневности. Например, было бы интересно рассмотреть вопрос, воспринимали ли (и если да, то как) дети ?банды? и ?опасности городской жизни?, насколько успешными были попытки государства ?огородить? и идеологически обустроить детские пространства. Однако, как и в случае с другими группами, работа с интервью подразумевает критическое отношение к источникам

Наиболее значимые западные исследования по истории детства появились в 1960-х-70-х гг, когда центральными темами интелектуальной дискуссии об обществе стали ?эмансипация? и ?самоопределение?. Вопрос заключается в том, возможно ли использовать эти работы сегодня для описания детей и детской социализации? Не следует ли при постановке этих вопросов исследовать семьи и ?историю частной жизни? (социальные единицы или процессы, в которые действительно заложен потенциал эмансипации)?

Через структуру проекта автор демонстрирует, насколько сильно было государственное вмешательство в сферу детства. Она начинает с перечисления множества государственных институтов, переходит к повседневности (семья и потребление) и затем к пограничным областям и маргинализированным группам. Этот подход определяет значимые методологические предпочтения. Интересно при этом, что государственные институты ассоциируются с ?защитой?, противопоставляемой опасности ?запретных мест?. Отсюда возникает вопрос, нельзя ли рассматривать детские сады и школы также в качестве опасных зон (санкции учителей и насилие со стороны одноклассников). Настолько ли явны границы между ?обществом? и ?государством??

Здравствуйте, Лариса. С интересом прочла Вашу статью. Тема и подход к проблеме вызывают несомненный интерес. Тем не менее, для одной работы, ограниченной во времени, поставленные задачи кажутся слишком расплывчатыми, неконкретными, способными сделать безграничным процесс работы над темой. Поэтому непременно возникает ряд уточняющих вопросов, в частности, что вы подразумеваете под словом ?детство?, кто такие ?дети?, с какой точки во времени Вы будете рассматривать развитие истории советского детства и будет ли как-то характеризоваться предшествующий период? Возникают вопросы и по поводу материального пространства, которое будет охвачено исследованием. Каким образом предполагается осуществить выборку исследуемых детских миров? Рассматривается ли город как гомогенная среда или есть зависимость в формировании индивидуума от конкретных районов города?
Обращает на себя внимание и явный дисбаланс между количеством официальных и неофициальных источников. На мой взгляд, отвергать мемуары на основании их ностальгически-идеологизирующих чувств не всегда корректно, поскольку из них вполне можно извлечь и массу полезной информации. Спорным является и вопрос о самом их ностальгическом настрое, поскольку далеко не для каждого человека детство ? безоблачный и беззаботный период, куда непременно хотелось бы вернуться. Те же детские площадки, например, могут быть полны для ребенка опасностей и проблем, связанных не столько с маргинальными группами и взрослыми, сколько и с самими детьми, поскольку отношения между слабыми и сильными, старшими и младшими, внутри гендерных детских групп отнюдь не просты. Должна обращать на себя внимание и детская психология, в том числе и свойственная маленьким жителям города природная жестокость или отсутствие чувства меры. Ссылка на детскую психологию и особый способ мышления, отличный от взрослого, делает, на мой взгляд, весьма спорным вопрос о том, что, по словам автора, ?детьми не рождаются?. Не ясно и резкое разграничение города и деревни, поскольку на селе дети также посещали детсады и школы и находились под систематичным присмотром, вряд ли меньшим, а зачастую и большим, чем в городе.
В целом же я считаю Вашу работу очень перспективной и желаю дальнейших успехов.

Тема, поднятая автором, содержит перспективы большого и интересного исследования, лежащего на стыке нескольких полей, однако хотелось бы прояснить некоторые позиции, не вполне ясные из текста.
1. Не совсем понятно, что автором понимается под термином ?детство?, какими возрастными рамками оно ограничивается?
2. Несколько раз в тексте используются понятия ?маргинальные группы?, ?асоциальные группы?. Что понимается под этими терминами? ?маргинальные? и ?асоциальные? группы ? по отношению к чему?
3. По каким основаниям в детском мире выделяются ?официальная?, ?полуофициальная? и ?пограничная? сферы? Это представляется важным, потому что в соответствии с этим делением строится структура исследования.
4. На основании какого материала будут показаны ?различия и сходства между Востоком и Западом??
5. Какие еще стили социализации существуют, кроме указанного коллективистского?
6. Хотелось бы также получить уточнения по таким высказываниям: ??детство объясняет механизм взаимоотношений власти с обществом?, ?Детьми не рождаются?, ??детство сформировалось, главным образом, в больших городах?, ?процесс превращения ?ребенка улицы домашнего ребенка???

Привет, Лариса,

проект кажется мне весьма интересным. Однако уже в самом начале возникает несколько вопросов и сомнений. Во-первых, структура проекта уже сейчас показывает преобладание части, которая посвящена официальной точке зрения на детство и детей. Убивать свое время и способности на то, чтобы еще раз пройтись по основным положениям советской педагогики, мне кажется, не стоит.
Во-вторых, мне показалось, что степень урбанизации Челябинска в проекте несколько преувеличена. За пределами проспекта Ленина (100 м вглубь района) в рассматриваемый период можно было встретить все тот же частный сектор, а во многих районах города вообще преобладали барачные поселки. Эти "пространства" сложно назвать "городскими", а способ обращения там с детьми, так же как и их способ "освоения пространства" - урбанистическим, современным и проч.
В-третьих, хотелось бы обратить твое внимание на замечание, высказанное многими челябинскими коллегами - что дети Челябинска отнюдь не были однородной "массой". Дети "проспекта" и дети "Колупаевки" наверняка сильно отличались друг от друга и по социальной среде, и по условиям жизни, и по многим другим параметрам. Как ты собираешься решать эту проблему?

Проект госпожи Коноваловой, безусловно, находится на стыке сразу нескольких актуальных течений, но пока скорее обозначает проблему, нежели намечает пути ее решения. Собственно, заявленную тему вообще можно разложить на две встречные исследовательские задачи: а) анализ государственных идей и практик, направленных на социализацию ребенка и на выработку в детях разных граней их самоидентификации; б) анализ собственно процессов идентификации, проходящих в детской городской среде (на примере конкретного города или даже конкретной детской группы). Первая задача потребовала бы расширения списка источников в пользу документов центральных и местных партийных органов и органов культуры, материалов детской художественной литературы, детского кинематографа, мультипликации, статистических данных о количестве, программе работы, составе детских кружков и секций, репертуаре и посещаемости детских сеансов в кинотеатрах и т.п.; все это крайне трудоемко, и в этом отношении опасения О.С. Нагорной по поводу ?гигантомании? проекта кажутся справедливыми. Тем более, что остается еще вторая часть, заявленная в проекте и самому автору, по-видимому, гораздо более интересная. Однако ее выполнение, в том виде, в каком оно предполагается автором, также вызывает несколько вопросов и ремарок.
1. Прежде всего, понимание автором известного тезиса о формировании государством разных аспектов идентичности своих сограждан представляется излишне жестким даже применительно к взрослому сообществу; все-таки это скорее сложный двусторонний процесс; а уж применительно к детскому сообществу такое ?спрямленное? социализированное толкование кажется существенно искажающим картину упрощением. Детство ? не просто этап ?подгонки? ребенка под взрослый мир, а дети ? не просто ?необученные? и ?неотесанные? взрослые. Ребенок существенно отличается от взрослого самим видением мира и задачами в освоении этого мира. Для ?нормального? ребенка значительно большую роль, нежели для ?нормального? среднестатистического взрослого, играют бессознательное, иррациональное и биологическое. Иерархия и формы общения в детском коллективе в значительной степени выражают адаптацию ребенка не столько к взрослому социуму и власти, сколько к миру как таковому: жизни и смерти, персонам родителей, в той или иной степени осознаваемым и кодируемым сексуальным влечениям, личным страхам и травматическим событиям. Используя метафору автора: дети все-таки рождаются девочками и мальчиками, и в очень значительной степени при последующем формировании их идентичности ?работают? относительно свободно коррелирующиеся с властью биология, генетика, индивидуальный жизненный опыт. Мне представляется, что проекту, в том виде, в каком он сегодня заявлен автором, недостает учета особенностей психики и физиологии ребенка на каждом конкретном этапе его развития.
2. Источники, заявленные для оценки процессов, происходивших в детской среде, также выглядят довольно ?скользкими?. Записанное сегодня интервью о далеком детстве 1960-х гг. будет скорее как раз отражением дискурса власти, личной формулировкой удобного образа самого себя и своего прошлого. Рассказы учителей и других работников системы образования, возможно, окажутся более ?честными? и непредвзятыми, но точно так же будут взглядом извне, а не изнутри. Возможно, практически единственным источником, в котором бы это безмолвное большинство ушедшего детства заговорило бы от собственного лица, могли бы стать детские сочинения, особенно на вольные темы (?Как я провел лето?, ?Кем я хочу стать?, ?Моя семья?), или анкеты ?на память? с подобными же вопросами, если таковые сейчас где-то отыщутся (в частных архивах, в бумагах бывших классных руководителей или председателей родительского комитета ? ну а вдруг? В моем классе такие анкетки проводились каждый год с угрозой, что все они будут прочтены на выпускном вечере классной руководительницей ? вот только руководительницы у нас тоже менялись почти каждый год, но это уже другой разговор). Кстати, великолепной иллюстрацией детского коллектива и происходящих в нем процессов всегда выступала игра. Причем в разных пространствах практиковались и разные игры, и разные сценарии этих игр, и роли распределялись также по-разному. В вопросе о сюжетах и сценариях детских игр метод свободного интервью был бы как раз уместен и продуктивен. Другим ценным источником может выступать городской детский фольклор; кажется, по крайней мере с 1970-х гг. он вполне прилично собирался филологами.
3. Говоря об особенностях такого города, как Челябинск, мне кажется, важно отметить скудость в нем культурных институтов и традиций. В результате детям интеллигентов приходилось нести дополнительную нагрузку по собственной идентификации, встраиваясь в коллективы ?двора?, ?школы по микрорайону? и т.д. А вообще, в качестве результата работы, было бы интересно составить ?детскую карту? Челябинска: ?страшные места?, ?героические места?, места испытаний, ?секретов?, места развлечений, места ?разборок?; наметить ареалы хотя бы некоторых детских сообществ и т.п.
4. Важным ?детским пространством? каждое лето становились пионерские лагеря. Вот где был подлинный простор для процессов национальной, социальной и гендерной самоидентификации. Планирует ли автор обращение к этим ?детским местам? или выключает их из своего исследования на том основании, что территориально они, как правило, находились за городом? А ведь это детское ?пространство? - совершенно городское по типу.

Отзыв к докладу Ларисы Коноваловой
"Городские "детские пространства" в Челябинске в период "оттепели", 1953-1964".

Частные замечания по тексту:
1) Вы пишете: "Принимая во внимание ярко выраженный коллективистский стиль социализации, доминирующую роль в СССР коллективного воспитания по отношению к семейному, было бы также интересно показать различия и сходства между Востоком и Западом, историко-культурную вариативность детства в индустриальных обществах ХХ века".
Не оспаривая Ваше намерение, замечу, что Вы имплицитно отождествляете СССР с Востоком, а что-то ещё (видимо, страны т.н.Западной Европы) с Западом. Если имеется в виду география символического пространства "холодной войны" (на это указывает Ваша формулировка названия и хронологических рамок проекта, а именно термин "оттепель, 1953-1964" - к слову, начало "оттепели" обычно датируют другими годами), уместнее использовать "трёхблочную" классификацию: страны советского блока, капиталистического блока и т.н. "третьего мира". Если имеется в виду "физико-географическое" деление, то, скажем, на "Востоке" или на "Западе" окажется система коллективного воспитания в израильских киббуцах, расцвет которой приходится на те же 1950-е годы? Мне кажется, более уместно противопоставлять модели коллективного и семейного воспитания, напрямую не укладываемые в рамки того или иного региона.

2) По поводу границ "детского мира" городов послевоенного времени. Коль скоро Вы считаете значимым выделить именно этот период, планируете ли Вы учитывать различия между городами, одни из которых были, а другие не были в период войны зоной боевых действий и/или оккупации?
Мне кажется, отличие это могло проявляться в пределах упомянутых границ, в уровне опасности для детей (неразорвавшиеся мины и др.боеприпасы, сохранившееся оружие, остатки военных укреплений) и в различном проистекавшем отсюда опыте. Количество т.н. детей-"беспризорников" на территориях военных действий и на "мирных" территориях различалось. В окрестностях Ленинграда, Новороссийска, Севастополя и др. в изучаемое Вами время уже действовали, к примеру, отряды "следопытов" и нелегальные группы т.н. "чёрных следопытов", куда входили в т.ч. дети и подростки. В Челябинске и других городах второй группы подобной практики в подобных масштабах не было.

3) Ваш критерий "маргинализированности" для меня не до конца ясен. Вы сводите в единую группу по критерию "маргинальности" как асоциальные (дети сектантов), так и антисоциальные группы (детские банды, уличная шпана). Мне кажется это не совсем корректным. В таком случае в качестве отдельной группы, мне кажется, можно выделить и детей военнослужащих-офицеров - зачастую обитавших также за пределами "организованного детского пространства" в закрытых военных городках, мигрировавших вместе с родителями с приполярного Урала в монгольскую степь, оттуда в Западную группировку войск в ГДР и обратно в Чебаркуль.

"Дети из социально неблагополучных семей" - этот термин-эвфемизм в большей степени относится к постсоветскому времени, и под ним могут скрываться очень разные объекты: дети из неполных семей, дети лиц, страдающих алкоголизмом и наркоманией, дети преступников, дети политических репрессированных, дети из бедных семей, дети тех, кто в судебном порядке был лишён родительских прав и т.п. Существовала ли эта категория как единое целое в глазах Советского государства и общества?
Дети-сироты (как воспитанники специализированных закрытых учреждений - "детских домов", школ-интернатов, суворовских и нахимовских училищ), как мне кажется, представляли собой группу, в наибольшей степени подвергавшуюся тотальному контролю со стороны государства и при этом поставлявшую кадры как просоциальным общностям (вооружённые силы), так и антисоциальным (преступные сообщества). При этом они всё же находились в пределах организованного для них "детского пространства", выходя из оного только по достижении совершеннолетия.
Как бы то ни было, перечисленные общности отличны и по характеру возникновения, и по отношению к социальным нормам, и по степени подконтрольности государственным структурам, и по характеру и наличию источников, потребных для их изучения.

4) При рассмотрении такой группы, как "дети-преступники", планируете ли Вы изучать контингент "детских комнат милиции" и колоний для малолетних преступников (материалы МВД и ГУИН) или ограничитесь материалами школьных педагогов и пионерских организаций?

Представленный на обсуждение проект сформулирован в привлекательной перспективе перекрестка истории детства с историей развития городской культуры в СССР. Обозначенный ракурс позволяет преодолеть рамки истории образования и воспитания или истории отдельной социальной группы, выводя на изучение советской постиндустриальной урбанизации, феномена социального контроля, хрущевского властного дискурса и саморепрезентации исторических актеров. Достаточно убедительно выглядит и концепция исследования: ?институты-дискурсы-актеры?.

Тем не менее, как к любому исследованию на стадии его проектирования, к данному тексту возникают многочисленные вопросы, уточняющие используемые понятия, сбалансированность структуры, конкретные методики работы с источниками.

У меня лично вызывает опасения ?гигантомания? автора в определении объемов работы. Невозможно проработать такое количество источниковых групп в рамках индивидуального исследования (предположительно, кандидатской диссертации). Попытка объединить письменные и визуальные источники с интервьюированием может в конечном итоге угрожать развалом работы.

Хотелось бы полюбопытствовать, на основе каких доступных источников автор собирается выявить транслируемые среднестатистическим дворником нормы взрослого общежития. Сомнительно, чтобы он или дети документировали подобные разговоры в стиле: ?Туда не ходи ? снег в башка попадет?. Тем более, что из методологических соображений автор не собирается обращаться к ?ностальгическим воспоминаниям представителей поколения спутника?.

Открытым также остается вопрос о степени сохранности и представительности школьных стенгазет и протоколов родительских собраний того периода. За пять лет моей деятельности в качестве классного руководителя и методиста воспитательной работы я не видела у своих коллег ни одного протокола (умолчу о себе), архива стенгазет тоже не наблюдалось. Противопожарные предписания и условия работы не предполагают длительного хранения документов, поэтому все бумажные итоги деятельности школы N неизменно становились жертвой сбора макулатуры.

Представленный Ларисой Коноваловой текст, без сомнения, поднимает очень интересную тему. ?Детство? является тем временем, когда под воздействием механизмов социализации закладываются основы человеческой личности. Следовательно, исследование детства может пролить свет на действие людей, которые были рождены и воспитывались в период середины 50 ? середине 60-х гг. Обсуждаемый проект, однако, вызывает и ряд вопросов.
Во-первых, что Л. Коновалова понимает под термином ?оттепель? и по каким параметрам определяются хронологические рамки 1953-1964 гг.? В литературе под ?оттепелью? подразумевается отход от сталинской традиции управления и смягчение политического режима. Но действительно ли смерть И.В. Сталина (которому, конечно, ?спасибо за наше счастливое детство?) кардинально повлияла на городское жизненное пространство советских детей? Тот же вопрос возникает относительно верхней границы: снятие Н.С. Хрущева, безусловно, - знаковое событие, но как оно повлияло на молодое поколение? Мне кажется, что автору необходимо более четко аргументировать выбранные хронологические рамки, показав уникальность жизни детей в промежуток между 1953 и 1964 гг. в сравнении со сталинским и брежневским периодом.
В представленном тексте не нашла свое отражение ?сверхзадача? советской власти, в частности, построение ?светлого будущего?, в котором, как предполагалось, придется жить именно детям 50-60-х гг. Наряду с констатацией факта, что государство пыталось упорядочить мир детства посредством разнообразных учреждений, следовало бы отметить, что конкретно эти учреждения предлагали детям. Что вообще официально подразумевалось под детством и как должен был выглядеть ?обычный? ребенок? Параллельно с этим можно исследовать попытки социализации ?неблагополучных? детей, что требует обращения к документам органов правопорядка.
На мой взгляд, проекту недостает также авторского определения возрастных границ ?детства?. Автор не учитывает также социального расслоения ?детей?. Для некоторых категорий ?детство? как период жизни, которому присуще определенное времяпрепровождение, могло закончиться довольно быстро. Для других, напротив, затянуться, если, перешагнув биологическую возрастную границу, в социальном плане они оставались детьми.

координаторы проекта: kulthist@chelcom.ru, вебмастер: