Архив

Комсомол периода ?оттепели?

Комсомол периода ?оттепели? в региональной перспективе (на примере республики Татарстан и Челябинской области в 1950-1960-е гг.)

07.02.2011, 13:47

Катарина Уль (Оксфорд)

Интерес к теме ?комсомол? у многих жителей постсоветского пространства вызывает непонимание и одновременно ностальгическое чувство. Зачем заниматься столь скучным и формальным предметом, когда детального изучения заслуживают намного более интересные темы? Кроме того, об этом всё уже и так известно: ?было так-то и так-то? ? а затем обычно следуют упоительные воспоминания о событиях и переживаниях собственной молодости. Надеюсь, что выводы моего диссертационного проекта, начатого в 2008 г. в Оксфорде, станут важным аргументом в пользу продуктивности исследования данной темы для понимания периода ?оттепели?, а также с точки зрения накопления содержательного материала по социальной и культурной истории СССР. В представленном на обсуждение тексте я первоначально сконцентрируюсь на институциональной истории комсомола, далее рассмотрю региональные и локальные комсомольские организации как ?жизненный мир? (Lebenswelt) и в завершении перейду к надрегиональным и глобальным рамкам, которые позволят включить тему ?комсомол? в контекст Холодной войны.

Институциональный уровень: место в советской социально-политической системе и коммунистический проект

Изучение комсомола, на мой взгляд, следует начинать в институциональной плоскости, указывающей на место данной организации в советской политической и социальной системе, а также ее положение в историографии советской истории послевоенного периода. Данный фундаментальный уровень необходимо интегрировать в исследование по причине отсутствия научных работ западных и российских ученых, посвященных комсомолу постсталинской эры. Основополагающий западный труд по истории союза молодежи был создан в 1959 г. Он оперирует аргументацией тоталитаристской школы (1), что характерно и для других исследований этого времени (2). Современное историописание, напротив, либо изучает молодежь в период ?оттепели? и упоминает комсомол лишь вскользь (3), либо концентрируется на времени до или после интересующего меня периода (4). Что касается работ советских авторов по истории комсомола, то мне бы хотелось задействовать некоторые из них в качестве источников, освещающих региональную перспективу и дающих представление о советском нарративе институциональной истории, а также о конкретных цифрах и мероприятиях (5). Мне не встретилось иных работ, посвященных комсомолу в период ?оттепели?, кроме овеянных ностальгией мемориальных сочинений, в которых звучит лишь советский нарратив (6).
На уровне институциональной истории, возникает простой вопрос: чем являлся комсомол? Действительно ли эта молодёжная организация была ?преимущественно индоктринирующим и контролирующим инструментом? (7), подчиненным единственной задаче ?превращения целого поколения молодых людей во взрослых, лояльно и конформистски настроенных по отношению к тоталитарному социальному порядку? (8)? Или члены этого молодежного союза понимали СССР как ?современное государство соучастия? (Partizipationsstaat) (9), в котором отдельно взятый гражданин через массовые организации мог бы оказывать решающее влияние на события в его повседневной жизни и окружении? Таким образом, в существующей сегодня западной литературе обнаруживается весьма полярная трактовка. Учитывая данное обстоятельство, я пытаюсь выявить роль комсомола по отношению к коммунистической партии, органам власти и к общественным массовым организациям и, тем самым, представить обширную и объемную картину, демонстрирующую особенности эпохи и высвечивающую ее переломные моменты. В итоге должна получиться институциональная история комсомола, сфокусированная, прежде всего, на региональном уровне.
В техницистской трактовке государства и общества, сохранившейся свое воздействие и после смерти Сталина, Коммунистическому союзу молодежи как одной из общественных организаций предписывалась роль ?приводного ремня?. Наряду с профсоюзами, женсоветами и творческими объединениями, например, союзом писателей или композиторов, в задачи комсомола входило, с одной стороны, навязывать волю партии населению, а, с другой ? создать форум, благодаря которому общество могло бы участвовать в судьбе государства (10). Такая двойственность направлений политической и социальной коммуникации заслуживает особого внимания, когда речь заходит об анализе региональных и локальных комсомольских организаций. Возникающие при этом вопросы касаются заложенной в комсомоле функции контроля и общественного дисциплинирования, социального и морального ?проектирования? (social & moral engineering) значительной части советского населения ? молодежи. Вместе с тем, комсомольские организации служили коммуникативной средой, в которой находили выражение и отстаивались индивидуальные и коллективные интересы, воплощались идеи, и где можно было заниматься любимыми увлечениями и хобби, будь-то спорт, музыка и т.п. Применительно к данной проблематике следует, по моему мнению, использовать институционально-исторический подход, задаваясь вопросами о фокусе и деятельности комсомольских организаций на региональном и локальном уровнях. Таким образом, в новом свете проявится центральная дискуссия о трактовке ?оттепели? как эры усиленного социального контроля или, напротив, как о времени либерализации и разрушения закостенелых структур сталинизма (11).
Итак, в период после смерти Сталина общественные институты вместе с другими публичными формами организации ? дворовыми комитетами, народными судами, дружинами и родительскими комитетами получили новое значение. Это было связано с тем, что советская пропаганда уверенно пророчествовала форсированный переход от социалистического общества к коммунистическому. С неизбежным отмиранием государства сферы задач, принадлежавшие прежде партии, передавались бы комсомолу и общественным организациям (12). Таким образом, в риторике вновь возрожденного во время ?оттепели? ?коммунистического проекта? комсомолу предписывается большой удельный вес, что ставит комсомол выше исключительно государственных органов, например, Советов, и квалифицирует его как решающий фактор в жизни государства и общества (13). Отсюда возникает вопрос, отразился ли данный риторический импульс в реальной организационной структуре молодежного объединения, проявился ли он в отношении комсомольских органов к государственным и партийным органам на региональном и локальном уровнях? Динамика, исходившая от риторики ?оттепели?, передавалась и властным структурам советской системы. Так, роман В. Дудинцева ?Не хлебом единым?, вдохновил весьма масштабную антибюрократическую кампанию, затронувшую все уровни администрации (14). Применительно к исследованию комсомола было бы интересно выяснить, ограничивалась ли критика бюрократических и официальных структур и делопроизводства только обсуждением или влияла на повседневную работу местных и региональных комсомольских организаций?
Институциональный подход дает возможность проанализировать роль комсомола как фактора формирования политической системы и социальной реальности, обозначить его поле деятельности и одновременно выявить особенности периода ?оттепели?. Последние, применительно к молодежи, состоят не только в политических реформах и либерализации культурной сферы, но, прежде всего, в возрождении ?коммунистического проекта?. Употребляемый мной термин ?коммунистический проект? может быть понят как производная концептов ?большевистского проекта? Дитриха Байрау и ?советского проекта? Юлианы Фюрст. Оба демонстрируют утопический и иллюзорный характер, заложенный в основе идеи перестройки индивидуума и общества (15).
Здесь речь идет, главным образом, об идее создания коммунистического общества именно для нынешних поколений. С 1948 г. в СМИ и политической риторике неоднократно звучал слоган о наступающем переходе от социализма к коммунизму. В годы правления Хрущева эта идея достигла апогея в принятой в 1961 г. Третьей программе партии, которая определила 1980 г. как дату окончательного формирования коммунистического общества. Это динамичное представление несколько ослабло лишь в конце 1960-х гг., а в 1971 г. его заменила формула ?развитого социализма?, сводившая его к исключительно риторическому уровню (16). Возрождение коммунистического проекта состояло в эксплицитном отношении к ленинским традициям периода революции и гражданской войны и разворачивалось в рамках сложной временной структуры, созвучной социалистическому реализму и оперировавшей временными пластами трех исторических эпох. Настоящее время имело значение лишь потому, что оно следовало за ?великими временами?, т.е. героическим прошлым революционной эры, а затем ? ?великой гражданской войны? ? и предшествовало светлому коммунистическому будущему (17).
С одной стороны, постоянная апелляция к одному или обоим ?великим временам? служила средством пробуждения героических чувств и романтики у молодежи, присущих их предшественникам, с тем, чтобы вдохновлять ее на подвиги в повседневной жизни. Именно героические поступки в обычной жизни, по мнению ?Комсомольской правды?, считались ?самой трудной формой героизма? (18), необходимой для достижения коммунистического будущего. С другой стороны, данные призывы служили неустанным напоминанием о качествах, которыми должны обладать молодые ?строители коммунистического общества? (19), чтобы осилить эту великую задачу. Моральные требования, предъявляемые к молодежи, простирались от базовых этических представлений ? прилежания, честности и правдолюбия, до специфических коммунистических качеств характера ? коллективизма, интернационализма и атеизма (20). В то же время в обществе постоянно поддерживалось напряжение из-за различных опасностей, перманентно угрожавших коммунистическому проекту. К особо опасным явлениям официальная советская сторона относила религию, национализм, культурные веяния из Западной Европы и США, а также растущую роль частной сферы в жизни отдельного гражданина. Данные феномены воспринимались как вызов, отвлекавший молодежь от ее истинного предназначения ? строительства коммунизма ? и тем самым угрожавшие осуществлению коммунистического проекта.

?Жизненный мир? (Lebenswelt) в региональном измерении: дискурс, социальная практика и пространство
Особые черты ?оттепели?, которые проявляются по отношению к молодежи, их демонстрация на региональном и локальном уровне и значения, приписываемые комсомолу в институциональном и дискурсивном аспектах, можно эффективно исследовать, применяя концепт жизненного мира (Lebenswelt). В моем проекте теоретические рамки жизненного мира советской молодежи в 1950-1960е гг. опираются на немецкую историю повседневности, комбинированную с подходами культурной истории после лингвистического поворота (linguistic turn). Идея заключается в том, что жизненный мир отдельно взятого индивида состоит из социальных структур, получающих свое значение лишь в процессе восприятия и интерпретации; т.е. актор должен в начале эти структуры присвоить (21). Приписывание значений отдельным аспектам собственной реальности происходит в определенных мыслительных структурах, образцах толкования и поведенческих диспозициях. Однако это не означает, что конструирование реальности в восприятии отдельного субъекта основывается на предпочтениях или случайности. Оно структурировано посредством культурных образцов (22). С одной стороны, каждый член конкретного жизненного мира в процессе восприятия существенно влияет на наделение того или иного фрагмента реальности определенным смыслом и одновременно собственной интерпретацией. Данный феномен можно охарактеризовать как ?своенравие? (?Eigensinn?). С другой ? такая гегемония толкования постоянно оспаривается и зависит от способности представления и утверждения воздействующих структур (23).
Изучая уровень восприятия и интерпретации жизненного мира через его членов, историк неизбежно касается многослойной и неоднозначной сферы. Власть обладает здесь влиянием только в том случае, если она испытывается, воспринимается и принимается ее адресатами. Таким образом, исторический анализ концентрируется на изучении различных форм, образующих интерпретативные образцы и влияющих на них (24). Властные актеры, в нашем случае ? государственные организации типа коммунистической партии, но прежде всего комсомол, обладали непрямыми и прямыми средствами воздействия на восприятие. Мое исследование концентрируется на трех измерениях, в рамках которых формировались образцы восприятия и толкования. Они в свою очередь решающим образом структурировали предписывание смысла жизненным мирам молодых людей в период ?оттепели? и позволяли им стать испытанной реальностью. Речь идет о дискурсивном уровне, упорядочении и использовании публичного пространства и уровне социальных практик. В дальнейшем я кратко опишу эти три измерения, чтобы наметить рамки, в которых будет осуществляться анализ жизненного мира комсомола.
Под дискурсом здесь понимается главным образом вербальные выражения, определяющие и ограничивающие то, что могут сказать, подумать и сделать люди, принадлежащие к различным социальным группам в определенный исторический момент на определенном географическом пространстве. Дискурсы структурируют восприятие социальной реальности, а также пространство действия особой социальной группы. В равной степени они устанавливают, что в определенной исторической ситуации расценивается как ?правда?, при этом они ясно разделяют приемлемые высказывания от того, что лежит за пределами приемлемого (25). Даже если содержание дискурсов вырабатывается в области языка, в данном исследовании дискурсы включают в себя и социальные практики. Язык обладает практическим измерением в той степени, в какой он воздействует на формирование структур. Они в свою очередь производят образцы, влияющие на социальные практики (26). Кроме того, дискурсы существуют не только на текстовом уровне, они в той же степени формируют, воспроизводят и обусловливают повседневные практики, производящие и воспроизводящие системы смыслов и значений и поэтому могут быть интегрированы в расширенный дискурсивный анализ. Отсюда социальные практики, влияющие на восприятие реальности, приобретают ту же функцию, что и язык и пространство: они создают структуру толкования и вносят свой вклад в производство социальной реальности (27).
Если акторы присваивают эти структуры социального мира в рамках повседневности, было бы целесообразно интегрировать это практическое измерение в исследование жизненного мира и тем самым обратиться к расширенному концепту культуры: для восприятия реальности важны не только структура ? культура как сеть значений в духе концепции К.Гирца (28), но также вид и способ, с помощью которых акторы используют эти структуры для упорядочивания своего социального мира и приписывания ему значения. Поэтому актору принадлежит значимая роль не только в потреблении культуры, но и в ее производстве в рамках повседневных социальных практик (29). При анализе молодежных жизненных миров периода ?оттепели? особое внимание будет уделено взаимодействию структуры и практики на повседневном уровне. Интересно, как происходит процесс присвоения социальной реальности в обрисованном контексте, при этом в основу анализа положен динамический концепт культуры, рассматривающий ее как постоянно создаваемую заново практику (30).
В рамках концепции хабитуса П.Бурдье, с одной стороны, культура рассматривается как ?матрица мышления, действия и восприятия? (31), то есть как символический порядок, который предлагает базовые знания для индивидуальных действий. Акторы усваивают эти ?предструктурирующие структуры?, которые образуют для них как резервуар возможных действий, так и возможность приписать значимость собственному жизненному миру и тем самым интегрировать себя в него (32). Одновременно во внимание принимается и индивидуальная практика, которая имеет значение для усвоения образцов мышления, действия и восприятия. Если исходить из того, что отдельный индивид создает реальность приписыванием феноменам значений, тогда каждое действие имеет определенное влияние на структуры жизненного мира, так как тем самым происходит упорядочивание, производство или воспроизводство структур. При этом допустима высокая степень творчества, которая позволяет актору действовать внутри этих культурных образцов и одновременно воздействовать на них (33). Таким образом, речь идет об исследовании и объективных структур жизненного мира, и их усвоения в рамках ?своевольной? интерпретации, а также социальных и индивидуальных практик.
Еще одним важным фактором для восприятия и интерпретации собственного жизненного мира является пространство. При этом социально и культурно произведенному пространству приписывается двойная функция. С одной стороны, оно репрезентирует существующий социальный порядок, с другой ? публичное пространство способствует воспроизводству этого социального порядка или замене его на новую систему, как это произошло в первые годы советской власти. Немецкая исследовательница социологии пространства Мартина Лёв использует при этом термин ?(у)порядочивание?: ?Пространствам присуще как порядковое измерение, указывающее на социальные структуры, так и действенное измерение, то есть процесс упорядочивания? (34). ?Производство пространства? (35) требует активного встраивания в него тел и объектов, что приводит к созданию и воспроизводству социальных структур. Это средство поддержания власти было экстенсивно использовано советским руководством, которое изначально было убеждено в ?пространственности социального? (36) и уделяло значительное внимание пространственному оформлению (37). Использование пространства превратилось в советском контексте в инструмент власти, который в период ?оттепели? вместе с дискурсами и социальными практиками сохранил свое воздействие и тем самым влияние на оформление жизненного мира (38).
При рассмотрении жизненного мира комсомола ?оттепели? будет использована и концепция социального поля П.Бурдье, определяющая его как ?реальность, ? изменяемую людьми в процессе действия и в свою очередь изменяющую их действия? (39). Меня интересует, как происходило присвоение официальных и неформальных дискурсов на региональном и локальном уровнях и какие при этом возникали ?своенравные? интерпретации, создающие в свою очередь различные образцы действия и толкования. Центральным для меня является вопрос о функционировании комсомольской организации как жизненного мира, то есть, с одной стороны, как она формировала способ восприятия своих членов, а, с другой ? сама формировалась под их влиянием.

Глобальный уровень: Холодная война и страх за молодежь
Оба описанных выше уровня исследования могут быть вписаны в рамки Холодной войны и позволяют выйти на более масштабный, глобальный уровень изучения. При этом Холодная война понимается здесь не как политический, военный, идеологический или экономический конфликт, а, согласно определению экс-президента Джорджа Буша, как ?борьба за душу человечества, как борьба за образ жизни? (40). Оба протагониста системного конфликта ? США и Советский Союз ? были в равной степени убеждены в превосходстве собственного образа жизни и своего пути к счастью. Если советская сторона в рамках коммунистического проекта нацеливалась на перспективу создания коммунистического общества уже для нынешнего поколения, то ее противник в рамках американского идеологического проекта пытался превозносить либерализм и представить США как образцовую либеральную империю. Согласно этому представлению, американский проект являлся интегрирующим фактором, оправдывающим внешнеполитическую активность в странах третьего мира (41). Проект, имевший в качестве основной целевой группы молодое поколение, был направлен главным образом на борьбу против коммунизма и защиту того, что представлялось как собственный образ жизни (42). Однако именно целенаправленная мобилизация молодежи не имела успеха, так как с одной стороны пропагандируемая внешнеполитическая готовность к миру не соответствовала действительности, а с другой ? либеральный проект все больше приобретал консервативные черты (43). Молодежная культура в США развивалась независимо от американского проекта, а частично и в оппозиции к нему, и постепенно заняла позицию отрицания его идей. В США новая молодежная культура приняла доселе невиданную способность к протесту, которая связывала тоску по глубоким чувствам, прямоту и правду с готовностью променять скучный стиль жизни родителей на жизнь, полную риска и приключений. Слоган ?Живи быстро, умри молодым и обладай хорошо сложенным телом? стал руководством большей части американской молодежи и получил свое воплощение в актере Джеймсе Дине (44). Пожалуй, наиболее известная его роль в фильме 1955 г. ?Бунтарь без идеала? (Rebel Without A Cause) подчеркивает еще один аспект американской молодежной культуры ? глубокую тоску по правде и прямоте, потребность в следовании личным чувствам и возрастающее значение индивидуальности и камерной жизни (45). В своем большинстве молодежь 1950-х и 1960-х гг. скорее отрицательно относилась к американскому проекту, требовавшему от нее полной самоотдачи при защите американского образа жизни. Поиски правды и честности, личного счастья и индивидуальных чувств вместе с усиленным вниманием к потреблению, политическому протесту и приключениям выявили непригодность молодого поколения для решения поставленной перед ним американским проектом задачи.
Новая молодежная культура с ее отрицающей и одновременно идеалистской позицией приняла глобальный характер. Этот всемирный феномен ?беспокойной молодежи? (46) как в США и Западной Европе, так и в странах Восточного блока метался между нарастающим потреблением материальных и культурных благ и политическим протестом (47). Данный образ можно перенести и на советскую молодежь. В советском контексте в качестве угрозы маркировались феномены стиляжничества, хулиганства и пьянства, а также более субтильные формы отрицания коммунистического проекта ? уход в ту или иную религию, возрастающее значение потребления, тоска по индивидуальным чувствам и личному счастью и растущий интерес к проявлениям западной культуры. Подробное изучение советского случая через перспективу комсомола является целью моих дальнейших изысканий.
Сравнительная перспектива позволяет установить поразительную схожесть двух контрагентов Холодной войны. Уклоняющаяся позиция молодежи обусловила страх элит обеих стран упустить ее как носителя своего проекта. Определенным кругам в обеих странах было ясно, что запланированное будущее не может быть достигнуто без согласия и активного вклада молодого поколения, если бы это была та молодежь, которая определила бы облик будущего и извлекла из него выгоду. Здесь и сейчас поддержка молодого поколения рассматривалась как необходимое условие для того, чтобы одержать верх в Холодной войне. Тем более тревожно реагировали соответствующие элиты на отрицательную позицию молодежи, чьи стратегии сопротивления для официальной стороны выглядели беспомощно и бездейственно (48).
Взгляд на локальный и региональный уровень позволяет детально исследовать исходящие из этого конфликты и реакцию правящих кругов на отклонение молодежи, а также осветить попытки ее интеграции в коммунистический проект. Это глобальное вплетение молодежной культуры открывает интересную перспективу на ?жизненный мир? советской молодежи, которая не только находилась под влиянием советских дискурсов, но и была включена в мировой феномен западной молодежной культуры. Было бы интересно проследить, где комсомол позиционировал себя как официальный представитель молодежи и как выглядела эта позиция в региональном и локальном контекстах. Таким образом, Холодная война может рассматриваться как рамки, которые не только ставят тему комсомола и советской молодежи в глобальные взаимосвязи, но и делают возможным исследование регионального и локального ?жизненных миров?. При этом интересно ответить на вопрос, воспринималась ли ядерная опасность как действительная угроза собственной жизни. На фоне многочисленных исследований угрожающего характера атомной риторики в США (49), почти нет работ, изучающих атомную угрозу в Советском Союзе с позиций истории эмоций (50). Подобная перспектива прежде всего интересна применительно к Челябинской области, где в 1957 г. произошла авария на атомной станции ?Маяк?, которая имела сопоставимые с катастрофой в Чернобыле последствия, но была вынесена советской стороной на обсуждение только в период перестройки (51).
Освещение темы комсомола с трех различных исследовательских перспектив ? на уровне институциональной и глобальной истории, а также изучения ?жизненного мира?? позволяет создать всеобъемлющий образ коммунистического молодежного союза в период ?оттепели?. При этом в исследование должны быть интегрированы методы актуальной исторической науки и учтены достижения историографии ?оттепели?. Через призму комсомола открывается еще одна грань историописания ?оттепели?, а также освещается еще один аспект социальной и культурной истории советского периода.

Примечания

1. Ralph T. Fisher, Pattern for Soviet Youth. A Study of the Congresses of the Komsomol, 1918-1954 (New York 1959).
2. Alan Kassof, The Soviet Youth Program (Cambridge/Mass. 1965); Merle Fainsod, ?The Komsomol ? Youth under Dictatorship?, in Merle Fainsod, How Russia Is Ruled (Cambridge/Mass. 1956), S. 240-61; Otto Luchterhandt, ?Die Stellung der sowjetischen Jugend und die Rolle des Komsomol im Entscheidungsprozess?, in Boris Meissner/Georg Brunner (hg.), Gruppeninteressen und Entscheidungsproze? in der Sowjetunion (K?ln 1975), S. 233-256.
3. Sheila Fitzpatrick, ?Social Parasites. How Tramps, Idle Youth, and Busy Entrepreneurs Impeded the Soviet March to Communism?, in Cahiers du monde russe 47(2006), S. 377-408; Juliane F?rst, ?The Arrival of Spring? Changes and Continuities in Soviet Youth Culture and Policy between Stalin and Khrushchev?, in Polly Jones (hg.), The Dilemmas of De-Stalinization. Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era (Abingdon 2006), S. 135-153; Juliane F?rst, ?Friends in Private, Friends in Public: The Phenomenon of the Kompaniia among Soviet Youth in the 1950s and 1960s?, in Lewis H. Siegelbaum (hg.), Borders of Socialism: Private Spheres of Soviet Russia (Basingstoke 2006), S. 229-249.
4. Juliane F?rst, Stalin?s Last Generation. Soviet Post-War Youth and the Emergence of Mature Socialism (Oxford 2010) [noch nicht erschienen]; Alexey Yurchak, Everything Was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation (Princeton 2006).
5. См., например: Тагиров Е. Р. Деятельность КПСС по формированию социалистического образа советской молодежи (Казань 1987); J.M. Ilinskii u.a. (hg.), Geschichte des Leninschen Komsomol, vol. 2 (Berlin 1983); Поляничко В.П. Комсомол области в пятилетке. Хроника. Цифры. Факты. 1966-1970 (Челябинск 1971); Из истории Челябинской областной комсомольской организации. Даты, цифры, факты (Челябинск 1967); Из прошлого Челябинского комсомола. Страницы воспоминаний (Челябинск 1964).
6. Комсомол ? Моя судьба. 90-летию Челябинской облой комсомолской организации посвящается (Челябинск 2008); И.А. Филиппова, За историческую память, за преемственность поколений. За достойную жизнь молодежи. К 85-летию ВЛКСМ (Челябинск 2003).
7. Fisher, Pattern for Soviet Youth, S. IX.
8. Kassof, The Soviet Youth Program, S. 1.
9. Jerry F. Hough/Merle Fainsod, How the Soviet Union Is Governed (Cambridge, Mass./London 1979), S. 277.
10. Melanie Ilic and Jeremy Smith (hg.), Soviet State and Society Under Nikita Khrushchev (London 2009); Boris Meissner, Das Verh?ltnis von Partei und Staat im Sowjetsystem (Opladen, 1982); Boris Meissner, ?Wandlungen im Herrschaftssystem und Verfassungsrecht der Sowjetunion?, in Erik Boettcher (hg.), Bilanz der ?ra Chruschtschow (Stuttgart, 1964), pp. 141-171; Dietrich Beyrau, ?Das bolschewistische Projekt als Entwurf und soziale Praxis?, in Wolfgang Hardtwig (hg.), Utopie und politische Herrschaft im Europa der Zwischenkriegszeit (M?nchen 2003), S.13-39; Hough/Fainsod, How the Soviet Union Is Governed, S. 277-319; Политическая организация развитого социалистического общества. Правовые проблемы (Киев 1976), S. 29-31.
11. Краткое резюме этой дискуссии см.: Polly Jones, ?Introduction: The Dilemmas of De-Stalnization?, in Polly Jones (hg.), The Dilemmas of De-Stalinization: Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era (London 2006), S. 1-18; Oleg Kharkhordin, The Collective and the Individual in Russia. A Study of Practices (Berkeley 1999), S. 297-303.
12. Melaine Ilic/ Jeremy Smith, ?Introduction?, in Melanie Ilic and Jeremy Smith (hgg.), Soviet State and Society Under Nikita Khrushchev (London 2009), S. 1-7; Meissner, ?Wandlungen im Herrschaftssystem?, S. 144-6; Политическая организация развитого социалистического общества. Правовые проблемы (Киев 1976). С. 333-339.
13. Ацаркин А.Н., Верченко И.Н. Ленинский комсомол. Очерки по истории ВЛКСМ (Москва 1963). С. 787.
14. Denis Kozlov, ?Naming the Social Evil. The Readers of Novyi Mir and Vladimir Dudintsev?s Not By Bread Alone, 1956-59 and Beyond?, in Polly Jones (hg.), The Dilemmas of De-Stalinization. Negoriating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era (Abingdon 2006), S. 80-98; Dietrich Beyrau/Ivo Bock, ?Einf?hrung?, in Dietrich Beyrau and Ivo Bock (hgg.), Das Tauwetter und die Folgen. Kultur und Politik in Osteuropa nach 1956 (Bremen 1988), S. 7-21.
15. Beyrau, ?Das bolschewistische Projekt?; Juliane F?rst, ?The Relaunch of the Soviet Project, 1945-1964. Introduction?, in Slavonic and East European Review 86(2008), S. 201-207.
16. Klaus Gestwa, Stalinschen Gro?bauten des Kommunismus?: Technik- und Umweltgeschichte der Sowjetunion, 1948-1967, unver?ffentlichte Habil. (T?bingen, 2007); Dietrich Beyrau, ?Das sowjetische Modell: ?ber Fiktionen zu den Realit?ten?, in Peter H?bner (hg.), Arbeiter im Staatssozialismus: Ideologischer Anspruch und soziale Wirklichkeit (K?ln 2005), S. 47-70; Программа Коммунистической партии Советского Союза. Принята XXII съездом КПСС (Москва 1961).
17. Die Idee stammt von Katerina Clarks Analyse der sozialistischen Romane, siehe Katerine Clark, The Soviet Novel. History as Ritual (Chicago 2000), S. 39-40; au?erdem Beyrau, ?Das sowjetische Modell?.
18. ?Самый трудный героизм? // Комсомольская правда, 28.3.1959.
19. См., например: ?Съезд строителей коммунистического общества? // Комсомольская правда, 8.10.1961.
19. Кратко об этом см.: Katharina Uhl/Alexa von Winning, ?Erinnern ohne Ged?chtnis. Religion und Identit?t in Tatarstan?, in Osteuropa 59(2009), S. 161-178.
20. Silvia Serena Tschopp, ?Das Unsichtbare begreifen. Die Rekonstruktion historischer Wahrnehmungsmodi als methodische Herausforderung der Kulturgeschichte?, in Historische Zeitschrift 280(2005), S. 39-81.
21. Rainer Lindner. ?Osteurop?ische Geschichte als Kulturgeschichte?, in Osteuropa 53(2003), S. 1757?71; Silvia Serena Tschopp, ?Die Neue Kulturgeschichte ? Eine (Zwischen)Bilanz?, in Historische Zeitschrift 289(2009), S. 573-605.
22. Alf L?dtke, ?Introduction: What Is the History of Everyday Life and Who Are Its Practitioners??, in Alf L?dtke (hg.). The History of Everyday Life: Reconstructing Historical Experiences and Ways of Life (Princeton 1995), S. 3-39.
23. Alf L?dtke, ?Einleitung: Herrschaft als soziale Praxis?, in Alf L?dtke (hg). Herrschaft als soziale Praxis. Historische und sozial-anthropologische Studien (G?ttingen 1991), S. 9-63.
24. Philipp Sarazin. Geschichtswissenschaft und Diskursanalyse (Frankfurt am Main 2003), S. 7-60; Achim Landwehr, Geschichte des Sagbaren. Einf?hrung in die historische Diskursanalyse (T?bingen 2001), S. 7-13 und S. 70-83; J?rg Baberowski, Der Sinn der Geschichte (M?nchen 2005), S. 11-30.
25. Landwehr, Geschichte des Sagbaren, S. 100-1.
26. Ute Daniel, Kompendium Kulturgeschichte. Theorien, Praxis, Schl?sselw?rter (Frankfurt am Main 2001), S. 171-2; Wolfgang Kaschuba. ??ffentliche Kultur - Kommunikation, Deutung und Bedeutung?, in Friedrich Jaeger and J?rg R?sen (hgg.), Handbuch der Kulturwissenschaften, Band 1 (Stuttgart 2004), S. 128-38.
27. Clifford Geertz, The Interpretation of Cultures (New York 1973).
28. Egon Flaig, ?Habitus, Mentalit?ten und die Frage des Subjekts: Kulturelle Orientierungen sozialen Handelns?, in Friedrich Jaeger and J?rg R?sen (hgg.), Handbuch der Kulturwissenschaften, Band 3 (Stuttgart 2004), S. 356-371; Reinhard Sieder, ?Sozialgeschichte auf dem Weg zu einer historischen Kulturwissenschaft?, in Geschichte und Gesellschaft 20(1994), S. 445-468.
29. Karl H. H?rning, ?Kultur als Praxis?, in Friedrich Jaeger/J?rg R?sen (hgg.), Handbuch der Kulturwissenschaften, Band 1 (Stuttgart 2004), S. 139-151; L?dtke, ?Introduction?.
30. Karin Hartewig, ??Wer sich in Gefahr begibt, kommt [nicht] darin um?, sondern macht eine Erfahrung! Erfahrungsgeschichte als Beitrag zu einer historischen Sozialwissenschaft der Interpretation?, in Berliner Geschichtswerkstatt (hg.), Alltagskultur, Subjektivit?t und Geschichte. Zur Theorie und Praxis von Alltagsgeschichte (M?nster 1994), S. 110-124, цитата S. 112.
31. Hartewig, ?Wer sich in Gefahr begibt?; Landwehr, Geschichte des Sagbaren, S. 89-97; Achim Landwehr/Stefanie Stockhorst, Einf?hrung in die europ?ische Kulturgeschichte (Paderborn 2004), S. 80-82; Lutz Raphael. ?Habitus und sozialer Sinn: Der Ansatz der Praxistheorie Pierre Bourdieus?, in Friedrich Jaeger/J?rg R?sen (hgg.), Handbuch der Kulturwissenschaften, Band 2 (Stuttgart 2004), S. 266-292; H?rning, ?Kultur als Praxis?; Wolfgang Kaschuba, ?Popular Culture and Workers' Culture as Symbolic Orders. Comments on the Debate About the History of Culture and Everyday Life?, in Alf L?dtke (hg.), The History of Everyday Life. Reconstructing Historical Experiences and Ways of Life (Princeton 1995), S. 169-197.
32. Landwehr/Stockhorst, Einf?hrung in die europ?ische Kulturgeschichte, S. 80-2; Raphael, ?Habitus?; Silvia Serena Tschopp/Wolfgang E.J. Weber, Grundfragen der Kulturgeschichte. Kontroversen um die Geschichte (Darmstadt 2007), S. 47-8.
33. Martina L?w, Raumsoziologie (Frankfurt am Main 2001), S. 131; au?erdem Monica R?thers, ??ffentlicher Raum und gesellschaftliche Utopie. Stadtplanung, Kommunikation und Inszenierung von Macht in der Sowjetunion am Beispiel Moskaus zwischen 1917 und 1964?, in Jan C. Behrends (hg.), Zwischen partei-staatlicher Selbstinszenierung und kirchlichen Gegenwelten: Sph?ren von ?ffentlichkeit in Gesellschaften sowjetischen Typs / Between the Great Show of the Party-State and Religious Counter- Cultures: Public Spheres in Soviet-Type Societies (Frankfurt am Main 2003), S. 65-96.
34. Henri Lefebvre, ?The Production of Space?, in Michael J. Dear (hg.), The Spaces of Postmodernity: Readings in Human Geography (Oxford 2002), S. 131-41.
35. Klaus Gestwa, ?Technik als Kultur der Zukunft. Der Kult um die ?Stalinschen Gro?bauten des Kommunismus??, in Geschichte und Gesellschaft 30(2004), S. 37-73, Zitat S. 43.
36. L?w, Raumsoziologie, S. 166-172 und S. 210-217; Klaus Gestwa, ?Raum ? Macht ? Geschichte?, in Osteuropa 55(2005), S. 46-69.
37. Анализ теории Мишеля Фуко о власти и пространстве см.: Paul Rabinow, ?Ordonnance, Discipline, Regulation: Some Reflection on Urbanism?, in Setha M. Low/Denise Lawrence-Zuniga (hgg.), The Anthropology of Space and Place. Locating Culture (Oxford 2003), S. 353-362; Gestwa, ?Technik als Kultur der Zukunft?; R. Peet, ?Social Theory, Postmodernism, and the Critique of Development?, in Georges Benko/Ulf Strohmayer (hgg.). Space and Social Theory (Oxford 1997), S. 72-87; R?thers, ??ffentlicher Raum?; auch Henri Lefebvres Sichtweise korrespondiert mit der Foucaults, vgl. Lefebvre, ?The Production of Space?.
38. Цит. по: Hartewig, ?Wer sich in Gefahr begibt?, S. 112; а также Silvia Serena Tschopp/Wolfgang E.J. Weber, Grundfragen der Kulturgeschichte. Kontroversen um die Geschichte (Darmstadt 2007), S. 47-8.
39. Melvyn P. Leffler, For the Soul of Mankind. The United States, the Soviet Union, and the Cold War (New York 2007), S. 3.
40. Jeremi Suri, Power and Protest. Global Revolution and the Rise of Detente (Cambridge/Mass. 2003), S. 131-151; John Patrick Diggins, The Proud Decades. America in War and Peace, 1941-1960 (New York/London 1989), S. 74.
41. David Caute, The Dancer Defects. The Struggle for Cultural Supremacy during the Cold War (Oxford 2003), S. 160-218; Diggins, The Proud Decades, pp.95-176; Leffler, For the Soul of Mankind, S. 72-98; Eric Hobsbawm, Age of Extremes. The Short Twentieth Century, 1914-1991 (London 1994), S. 231-240; Alan Brinkley, ?The Illusion of Unity in Cold War Culture?, in Peter J. Kuznick/James Gilbert Rethinking Cold War Culture (Washington/London 2001), S. 61-73.
42. Jeffrey Brooks, ?Stalin's Ghost. Cold War Culture and U.S.-Soviet Relations?, in Klaus Larres/Kenneth Osgood, The Cold War after Stalin's Death. A Missed Opportunity for Peace? (Plymouth 2006), S. 115-134; Ira Chernus, ?Meanings of Peace. The Rhetorical Cold War after Stalin?, in Klaus Larres/Kenneth Osgood, The Cold War after Stalin's Death. A Missed Opportunity for Peace? (Plymouth 2006), S. 95-113; Suri, Power and Protest, S. 94-105; Diggins, The Proud Decades, S. 247-257; Brinkley, ?The Illusion of Unity in Cold War Culture?.
43. Цит. по:Zitiert in Diggins, The Proud Decades, S. 198; а также S.196-201; Hobsbawm, Age of Extremes, S. 324-328.
44. Hobsbawm, Age of Extremes, S. 334; Brinkley, ?The Illusion of Unity in Cold War Culture?; Diggins, The Proud Decades, S 45-6 und S. 196-201.
45. Согласно ЦРУ. Цит. по: Suri, Power and Protest, S. 129.
46. Сжато об этом в сборнике: Axel Schildt/Detlef Siegfried (hgg.), Between Marx and Coca-Cola : youth cultures in changing European societies, 1960-1980 (New York/Oxford 2006).
47. Сходно у Леффлера. См.: Leffler, For the Soul of Mankind, pp.3-9; Peter Filene, ??Cold War Culture' Doesn't Say It All?, in Peter J. Kuznick/James Gilbert (hgg.), Rethinking Cold War Culture (Washington 2001), S. 156-174.
48. Большинство работ исходят из того, что люди, действительно, испытывали страх, и это сознательно использовалось чиновниками и политиками. См., например: Peter J. Kuznick and James Gilbert, ?U.S. Culture and the Cold War?, in Peter J. Kuznick and James Gilbert (eds.), Rethinking Cold War Culture (Washington and London 2001), S. 1-13; Suri, Power and Protest, S. 7-43; Eric S. Singer, ?Generalprobe f?r den Weltuntergang. Planer, B?rger und die Kultur des Zivilschutzes in Baltimore, 1950-1954?, in Bernd Greiner/ Christian Th. M?ller/ Dierk Walter (hgg.), Angst im Kalten Krieg (Hamburg 2009), S. 34-60; andere Studien gehen davon aus, dass die Angst wenn ?berhaupt nur peripher vorhanden war, so z.B. Ira Chernus, ?Meanings of Peace. The Rhetorical Cold War after Stalin?, in Klaus Larres/Kenneth Osgood (hgg.), The Cold War after Stalin's Death. A Missed Opportunity for Peace? (Plymouth 2006), S. 95-113; Zubok, A Failed Empire, pp.123-153; Leffler, For the Soul of Mankind, pp.147-150; Filene, ??Cold War Culture' Doesn't Say It All?.
49. См., например: Oksana Bulgakowa, ?Wer hat Angst vor?? ? Phobien in amerikanischen und sowjetischen Filmen der 1950er Jahre?, in Bernd Greiner/ Christian Th. M?ller/ Dierk Walter (hg.), Angst im Kalten Krieg (Hamburg 2009), S. 347-374.
50. В.Н. Новоселов, Создание атомной промышленности на Урале (Челябинск 1999); В.Н. Новоселов/В.С. Толстиков Атомный след на Урале (Челябинск 1997); В.Н. Новоселов/В.С. Толстиков, Тайны "сороковки" (Екатеринбург 1995).