|
|
| Архив - Частная жизнь и ?большая? история - Комментарии
Дорогая Роза,
прежде всего, от имени организаторов Интернет-семинара я хотел бы поблагодарить Вас за согласие выставить предварительные итоги своего исследования на публичное обсуждение. Рад, что Ваш текст вызвал живой отклик со стороны аудитории. Позвольте поделиться несколькими размышлениями, пришедшими мне в голову в ходе знакомства с текстом, в ходе его устной презентации в октябре и при ознакомлении с обсуждением на сайте.
Во-первых, мне, как и Оксане Нагорной, показалось (и я говорил об этом во время устной презентации), что Вы недоучитываете многолетний и плодотворный опыт специалистов по устной истории, социологов знания и историков опыта и памяти. Возможно, это впечатление вызвано состоянием подстрочника к предоставленному Вами материалу. В целом, при знакомстве с ним складывается впечатление, что Вы двигаетесь по некоей исследовательской целине или пустыне. В ходе ответов на вопросы Вы это впечатление развеиваете, но лишь отчасти.
С этим впечатлением корреспондирует второе замечание. Действительно, Ваш терминологический инструментарий и исследовательская стратегия нуждаются в более тщательном определении. Помимо претензий, прозвучавших в вопросах других участников дискуссии, мне неясно, почему Вы считаете микроисторический уровень исторического исследования более простым и легко исчерпываемым по сравнению с макроисторической социальной историей. Мне думается ? и здесь я солидарен с большинством современных сторонников культурной истории, что микроуровень восприятия, поведения, ожиданий, репрезентаций, опыта и памяти исторических актеров почти неисчерпаем. Осмелюсь напомнить, что и историческая наука последних 30 лет развивалась от макро к микро, а не наоборот.
Далее. Мне, как и многим, показалось что Ваш текст распадается на две разнородные части. Вероятно, за этим кроется неясность для самого автора конечного назначения этого исследования. К тому же исследование интервью, собранных другими, и ?историй?, собранных Вами самой, требует, вероятно, разных аналитических стратегий, поскольку проводились они в различных контекстах, с разными целями, по разным поводам и программам.
Наконец, я хотел бы, неся ответственность за работу Центра культурно-исторических исследований, защитить его (и себя) от выпада по поводу якобы нежелания обмениваться информацией. Вы имели возможность пользоваться литературой Центра и результатами проекта по коллективной памяти, выполненного для Европейского университета в Будапеште. Что же касается проекта ?Память народа?, то он, как я Вам неоднократно сообщал, прерван по инициативе заказчика, и распоряжаться материалами, собранными нами в его рамках, Центр не имеет права.
Желаю Вам успехов в продолжении Вашего исследования и еще раз благодарю за инициирование интересной дискуссии, которая, надеюсь, будет плодотворной и для Вас.
|
Дорогая Роза!
Прежде всего, мне хотелось бы выразить свое глубокое уважение к решению вынести на ?общий суд? предварительные результаты Вашего исследования, которое, надеюсь, будет успешно продолжено.
Опустив характерные для некоторых предыдущих комментаторов восторги по поводу нетрадиционности использованных источников и методологической новизны, все же позволю заметить, что в настоящее время во всем мире устная история относится к одной из самых ?востребованных? и конъюнктурных (в хорошем смысле этого слова) отраслей исторических исследований ? в разных странах существует множество центров и институтов oral history с вполне отработанными процедурами, как юридического, так и методико-методологического плана (например, Центр устной истории Индианского университета в США). Имеется и обширная литература, как общетеоретического уровня, так и многочисленные case studies, некоторые из которых в последнее время были переведены и на русский язык (стоит упомянуть о таких ставших уже классическими работах как ?Время и рассказ? и ?Память, история, забвение? П. Рикера, ?Устная история: голос прошлого? П.Томпсона, статьях Алессандро Портелли, Луизы Пассерини и др., см. также, например, спецвыпуск журнала "Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре" (No 2-3,2005) о коллективной памяти (http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/).
Хотя они, конечно, не связаны напрямую с избранной Вами проблематикой, как мне кажется, в них можно найти важные методологические и практические ?подсказки?, которые бы позволили избежать попыток изобрести велосипед и излишней, как мне показалось, эмоциональности Вашего текста, признаваемых Вами же самой ?этических? мучений и сомнений в ?научности?.
В том же, что касается собственно интерпретативных усилий, заявленных Вами в заглавии, то в этой части, как мне кажется, вашему анализу, несмотря на предпринятую попытку сюжетной классификации собранных интервью, не хватает именно формальной или, если угодно, формалистической интерпретации. Записанное интервью ? это прежде всего текст, и, следовательно, он может быть интерпретирован с фигуративной точки зрения. Как мне думается, в этом плане (и особенно в том, что касается типологизации построения сюжетов и месте в них ?героя? или ?героев?) полезным мог бы оказаться метод, предложенный более трех десятков лет тому назад Х.Уайтом в ?Метаистории?, ведь ?личные истории? гораздо более субъективны и беллетризованы, чем препарированные классиком писания профессиональных историков XIX в.
Также мне хотелось бы выразить сомнения по поводу критерия ?высшее образование? в отборе респондентов, который, на мой взгляд, значительно сужает репрезентативность Вашего исследования. Не углубляясь в спорные вопросы о (само)идентификационных признаках интеллигенции (или интеллигентности), все же рискну предположить, что этот критерий не может считаться определяющим, и круг респондентов, способных к ?интеллигибельному? позиционированию себя в обществе (в том числе и к разделению т.н. ?интеллигентских мифов?) и соответствующей вербализации собственного опыта, именно в провинции гораздо шире количества обладателей вузовских дипломов.
С уважением и пожеланием дальнейших успехов,
Ю.Хмелевская
|
| Уважаемая Роза, большое спасибо за предложение принять участие в обсуждении вашего исследовательского проекта. Сегодня не так часто можно встретить историков, готовых к реальному диалогу, и умеющих вести этот диалог без взаимных обид и эмоциональных потрясений. На мой взгляд, ваш проект по-своему интересен. Оригинальные базовые источники информации, гибкая методологическая конструкция, живой научный интерес автора к объекту исследования - все это дает хорошие первые результаты. Подтверждается тезис об условном характере политической активности советской интеллигенции, очень перспективным представляется идея об устойчивых интеллигентских мифах, которые являются частью конструкций ментально-психологического плана, совершенно оправданна работа с т.н. ?фигурами умолчания?. Проект необходимо продолжить, но при этом, на наш взгляд, есть смысл обратить внимание на некоторые проблемы, которые стали заметны после того, как вы изложили первые итоги своей работы читателям. Во-первых, очень скупо дано описание самой источниковой базы исследования. Та характеристика интервью, которой вы ограничились, носит слишком краткий характер и порождает очень много вопросов. Я цитирую: ?пожилые преподаватели в непринужденной форме, вне жесткого опросника, в рамках сбора материалов по истории учебного заведения, где они долгое время проработали, делились своими воспоминаниями и опытом со студентами?. На наш взгляд, в такой очень коварной области современного исторического знания, как устная история, огромное значение имеют мелочи. Что за непринужденная обстановка, какие студенты проводят опрос, фиксируется ли этот диалог на пленку и т.д.? Это не источниковедческие придирки, это желание лучше понять атмосферу, в которой ваш главный источник информации, эту информацию выдает. Без учета данного контекста, адекватная трактовка полученной информации становится крайне сложной. Во-вторых, для меня как человека, очень бегло прочитавшего ваш материал, остался не ясным вопрос о вашем отношении к проблеме соотнесения частного и общего при реализации таких проектов. Если вы пытаетесь описать множество моделей поведения человека в определенной ситуации, то, может быть, стоит прописывать каждую модель более подробнее, детальнее. Социальный, политический, экономический аспект не менее интересны, а главное, связаны воедино с аспектом психологическим. И еще, с научной точки зрения был смысл попробовать перепроверить полученную информацию через другие источники (там, где это можно было сделать реально) и тогда многие мелкие детали интервью ?заиграли? бы совсем по-другому. Кроме того, можно было предложить тем людям, которые уже дали интервью спустя некоторое время вернуться к этому разговору и попробовать зафиксировать те разночтения, которые неизбежно проявятся при повторном разговоре. Конечно, это только пожелания, к которым вы, как мудрый исследователь можете отнести по-разному. Но я, благодарен вам, за представленную возможность поразмышлять о соотношении проблем частной и ?большой? истории применительно к провинциальной интеллигенции. Мне это было интересно. |
Уважаемые коллеги!
Я благодарю всех, кто нашел время ознакомиться с моим текстом и поделиться своими размышлениями о нем, не только на страницах Интернет-семинара, но и частным образом, в личной беседе или переписке. Так, я признательна Оксане за отсылку к работам Ю.Ю. Хмелевской и проекту Пихои, а также за справедливое напоминание о, конечно, мне известной, и, без всякого сомнения, замечательной статье ?Век катастроф? в культурной памяти современного российского общества?, основанной на материалах устной истории. В свое время эта статья показалась мне идущей не совсем в той же плоскости, что и мое исследование; в замечательном анализе явлений культурной памяти там совсем нет конкретного человека, опрошенные люди обезличены, а их уникальный жизненный опыт оказался отжатым в шлак и выброшенным в корзину. Меня изначально не вполне устраивал этот путь, хотя, может быть, я пока и не нашла альтернативного. Я хочу также принять высказанное устно замечание В. Ковина о недостаточно проработанности методологического аппарата моего исследования: наверное, такие понятия, как миф, идеология, персональный миф и пр. следует действительно оговорить более четко. Рекомендации Е. Волкова показались мне заслуживающими самого серьезного обдумывания, и я чрезвычайно благодарна за них Евгению Владимировичу. Я признаю справедливость замечания Саши Фокина о том, что результат и конечная цель проекта пока видятся туманными. Я изначально представляла свой текст как скорее предварительные контуры исследования, чем как законченное исследование; более того, я и выносила проект на суд аудитории именно для того, чтобы определить его возможные пределы и перспективы (поскольку повторять Оксанин путь в ее ?Веке катастроф? я, конечно, не хочу).
Что касается критериев отбора респондентов, то к участию в проекте приглашались люди не моложе 40 лет, занимающиеся (в прошлом и/или настоящем) умственным трудом и имеющие соответствующее высшее (в исключительных случаях ? среднеспециальное, например, театральное училище) образование. Поиск возможных участников проекта и предварительные переговоры с ними были поручены студентам, исходя из их инициативы и индивидуального окружения ? родственники, соседи, просто известные люди; поэтому в проект попали и жители глубинки, и жители областного центра, и респонденты из ?запреток?, и ?простые? врачи и учителя, жизни которых были совершенно ?провинциальными?, ?обычными?, ?серыми?, и люди весьма насыщенных биографий. Никакого шовинизма при отборе, никакой погони за ?интересными? историями не было; хотя, конечно, если один интервьюируемый рекомендовал мне другого, потому что у того была ?такая интересная жизнь?, я обращалась и к этому другому, и, если полчала согласие на интервью, то, конечно, записывала его. В этом отношении меня действительно многие собеседники передавали из рук в руки. Однако мне кажется, что в моей подборке интервью (кстати, на сегодняшний день число обработанных интервью достигло 60, и процесс не закончен) никакой предзаданности не было. В этом отношении, пожалуй, главным критерием отбора вообще было согласие респондента. Кто соглашался ? тот и попадал в проект. Единственное: я старалась приглашать в проект представителей как можно более разных слоев, кругов, профессий. Кроме того, я не считаю, что носители ?интересных? биографий не являются репрезентативными для изучения ?массы? провинциальной интеллигенции; я уже говорила, что не разделяю отношения к провинциальной интеллигенции как к чему-то по определению серому, для которого категориально свойственными характеристиками выступают пожизненное прозябание в глубинке, удаленность от событий ?большой истории? и т.п. Чеховские типажи Ионыча и дяди Вани, или мрачный Сологубовский мелкий бес Передонов, конечно, тоже где-то имеют место быть, но не следует распространять их на всю провинциальную интеллигенцию. Вообще, я не вижу в ?интересных историях?, равно как и в ?неинтересных?, ни хорошего, ни плохого именно потому, что моей целью было посмотреть на историю ХХ века глазами ?маленького?, ?простого?, провинциального человека. Интеллигенция как исследуемая группа была выбрана еще и потому, что она по определению характеризуется как (само)рефлексирующая категория, потому, что она находится на линии культурных потоков: власть-общество, потому, что она обладает профессионально вышколенной памятью и профессиональными задачами по хранению памяти, и т.п. Поэтому мне было так важно проследить наложения (порой такие противоречивые) личных воспоминаний на усвоенные картины коллективной памяти.
В отношении подгонки под схему: если Александр Фокин пояснит, какую такую давящую схему он уловил в моем проекте, я буду ему только благодарна.
С лучшими пожеланиями ко всем участникам обсуждения,
Розалия
|
Розалия,
признаюсь, что осилить Ваш текст было не самой простой задачей. После того, как я с ней справился, у меня возникло несколько вопросов.
Прежде всего, встает вопрос о критериях, в соответствии с которыми отбирались респонденты. Это, конечно, вопрос из разряда стандартных, но мне хотелось бы получить развернутый ответ.
Еще один аспект Вашего проекта, который вызывает сомнение, связан с его конечной целью. Как я понял, в итоге должен получиться некий банк данных по провинциальной интеллигенции. В связи с этим возникает вопрос, как выявить особенности интеллигенции в сравнении с другими группами? Поскольку без контекста получаются истории людей, которые затем интерпретируются, исходя из уже готовых схем. То есть изначально все истории рассматриваются как истории интеллигентов.
Третьий вопрос родился из Вашего краткого описания полученных данных. Как мне показалось, Ваше внимание в первую очередь привлекли интересные истории. Это следует из представленного текста, или Вы, по крайне мере, делаете на них акцент. Нет ли, на Ваш взгляд, здесь опасного искушения? Без всякого сомнения, ?интересные? эпизоды гораздо привлекательнее ?рядовых? рассказов. Но при этом они по определению необычные, чем и интересны, поскольку выпадают из привычных схем. В итоге большинство вновь может оказаться ?безмолвствующим?.
Так же хочется обратить внимание, что, на мой взгляд, в подобном проекте основной акцент лучше сделать, не на анализе содержания, а на анализе формы повествования. Поскольку в фольклористике довольно давно утвердилась идея о том, что форма зачастую определяет содержание. Устную историю, точнее проговаривание собственных воспоминаний, как мне представляется, можно рассматривать как некую форму фольклора. В этом плане первая часть Вашего проекта, где Вы проводите пристальный разбор 6 различных историй, представляется более продуктивным, чем вторая часть, где количество превалирует над качеством.
Мне кажется, главный недостаток проекта заключается в его неопределенности, то есть не совсем понятен конечный результат. С одной стороны, в процессе накопления материала представленный на обсуждение текст являет собой полуфабрикат. С другой ? остается широкое поле для исследовательского маневра.
|
Дорогая Роза!
Для меня было интересно ознакомиться с предложенным материалом, после прочтения которого у меня появилось несколько комментариев.
Представляется необходимым "проговорить", что понимается под "провинциальной интеллигенцией", и, как подбирались интервьюеры. (В тексте встречается упоминание о профессорах СПб вузов.)
Думаю, что формулировка темы "Рассказ о вашей жизни и о том, какую роль в ней сыграла война" нацеливает интервьера сосредоточиться на личной истории, а не на "большой" социальной истории, оправдано привлекаемая только как фон.
Пока не видно, как будет работать приводимая таблица. Вызывает вопрос: почему и для чего проводится разделение в 58 лет? Что дает эта граница?
С пожеланием успехов
владимир ковин |
| Уважаемая Роза, Ваш проект и исследовательская работа по нему представляются очень перспективными. Погружение в устные воспоминания дает исследователю, безусловно, интересные трактовки и выводы. Вполне логичными выглядят рассуждения о практиках ?ухода?, ?уклонения?, ?слияния?; о частных историях на фоне ?большой? истории; о том что вспоминалось в первую очередь, а о чем респонденты молчали; о типологии устных воспоминаний как оптимистически-героических или страдальчески-жертвенных. В целом работа очень продуктивная и имеет большое будущее. Но для убедительности выводов необходимо привлечь значительное количество людей и материалов из их устных воспоминаний. Учитывая определенные региональные особенности, возможно, следует ограничиться Южным Уралом или Уральским регионом, не ?замахиваясь? на всю страну, когда речь идет о провинциальной интеллигенции. Если говорить о самом представленном тексте, то у меня сложилось впечатление, что передо мной два близких по своей тематике материала, но разных по своему построению. Первый текст - анализ шести интервью, второй ? основные выводы по тридцати, проведенным интервью. И тот и другой тексты очень интересны и содержат ряд оригинальных трактовок. Здесь, на мой взгляд, нужно подумать, как их объединить в одно целое. Далее, в тексте желательно обозначить типологию проведенных интервью, рассказав об их предварительной подготовке. Это полуструктурированные биографические интервью, когда предварительно составляется общий план разговора с перечислением тематических блоков? Или это иное интервью, более свободное от каких-либо предварительных построений? (См.: Семенова В.В. Качественные методы: введение в гуманистическую социологию. М., 1998; Биографический метод в социологии: история, методология, практика. М., 1994). Затем мне представляется необходимым указать на исторический контекст, в котором проводились все интервью. Это начало XXI века, когда в России уже несколько лет развивается более демократический политический режим в отличие от предшествующих десятилетий. Главные события и настроения времен ?перестройки? и ?эпохи Ельцина?, несомненно, повлияли на оценки опрашиваемых лиц истории своей страны. Можно, наверное, было попытаться рассмотреть вопрос о том, почему в этих интервью зачастую присутствуют преимущественно два образа: жертвы или героя. Почему нет значительной доли самокритики, и люди мало говорит о собственных, личных ошибках и провалах, когда многое зависело только от них? Может быть, следовало проанализировать устные воспоминания и в следующем ракурсе. Благодаря кому или чему, по мнению участников, интервью развивается история (вожди, фатум- судьба, деятельность народа и т.д.)? Надеюсь, что мои пожелания в какой-то степени помогут Вам и дальше двигаться по лабиринтам устных интервью. Искренне желаю успеха! |
Дорогие Оксана и Лариса!
Благодарю вас за скорый и ценный для меня отклик. Может быть, мои пояснения помогут уточнить некоторые позиции и дадут стимул к дальнейшей дискуссии.
1. Сюжетная классификация устных рассказов, по моему замыслу, призвана была продемонстрировать возможности анализа материала на близком, ?личностном?, расстоянии. На этом уровне не стояло задачи сформулировать некие универсальные типы человеческой самоидентификации (если такая задача вообще осуществима, то едва ли историками); вполне возможно, что среди 30 опрошенных мы обнаружили бы 30 таких типов ? а, может быть, 20 или 15: на самом деле, это не суть важно. Важна та линза (пользуясь выражением Т. Шанина), через которую человек рассматривает себя и мир, и без учета которой невозможно принимать его рассказ о себе и о мире. Можно назвать это ?кушеткой психоаналитика? (на самом деле принять это за психоанализ может только человек, профессионально далекий от психоанализа и отождествляющий с психоанализом любое упоминание об Эдипе или вообще любую психологическую штудию; в тексте речь шла, конкретно, о более или менее осознанной проекции рассказчиками на себя определенных архетипов), а можно ? элементом ?исторической биографии?, в центре внимания которой ?находится развитие неповторимой человеческой личности, раскрытие ее внутреннего мира, - разумеется, в тесной связи с эпохой и делом, которому эта личность себя посвятила? (Павлова Т.А. Психологическое и социальное в исторической биографии // Политическая история на пороге ХХI века: традиции и новации. М., 1995. С. 86). Во всяком случае, я льщу себя надеждой, что мое скромное исследование в этой части интуитивно ориентировано в том же направлении, что и замечательное исследование (к сожалению, совсем недавно попавшее мне в руки) Н. Козловой ?Советские люди. Сцены из истории? (М., 2005). Совет Ларисы ознакомиться с работой И.А. Джидарьяна я с благодарностью принимаю; предложение о том, чтобы принять представления опрошенных о счастье за основу систематизации материала также кажется мне достойным серьезного обдумывания.
2. В представленном мною тексте, действительно, выделяются две достаточно различающиеся части. Это было сделано сознательно, дабы представить два возможных взгляда на материал - через ?близорукие? и ?дальнозоркие? очки. Я думаю, что и та, и другая перспектива вполне самодостаточны (это по поводу ?связывания? их воедино).
3. Может быть, ?уход? и ?уклонение? - не лучшим образом подобранные названия для поведенческих стратегий (хотя, на мой взгляд, существенные семиотические различия между ними имеются). Если ?попутчики? и ?аутсайдеры? И.В. Нарского звучат лучше, можно принять эти названия. Я думаю, названия можно корректировать. Главное, что под ними действительно находятся некие четко определяемые позиции. Я была бы весьма признательна разъяснению, какие именно конструкты имела в виду Оксана, говоря об ?историографии? стратегий поведения.
4. Людей, родившихся в Санкт-Петербурге и осевших в Челябинске в детском или юном возрасте, равно как и выходцев из Челябинска, в зрелом возрасте перебравшихся в центр, я считаю возможным привлечь к исследованию как с точки зрения ?сходства? с ?чистыми? провинциалами, так и с точки зрения отличий. Параметрами сравнения выступают ценности, общий культурный и профессиональный уровень, самоидентификация и т.п. Собственно говоря, вообще ?чистых? провинциалов среди интеллигенции (во всяком случае, той, которой сейчас за 60 лет) найдется немного. Провинциальные интеллигенты в центре учились, защищались, повышали квалификацию, да и столичных интеллигентов власть регулярно толкала к миссионерским вояжам в глубинки; многочисленные формальные структуры в советское время стабильно обеспечивали такую коммуникацию. Вообще, мирок советской интеллигенции был достаточно тесен и жестко перетасован. На периферии интеллигентов учили и формировали очень многие столичные интеллигенты; многие выходцы из провинциальных интеллигентских семей имели близкие родственные связи в столицах, и т.п. В этом отношении, наличие ?коммуникационной пропасти? между центральной и периферийной интеллигенцией ? не более чем классический миф провинциалов, недавно обосновавшихся в центре и переживающих трудности новой самоидентификации (?отныне мы не провинция?). Второе возможное объяснение этого мифа ? механизмы корпоративной самозащиты столичной интеллигенции. Центр достаточно открыт для провинциалов, пока они остаются в провинции, а не рвутся сами стать центром, не стремятся попасть в столичные структуры и занять столичные ?места?.
5. Что касается ?коммуникационных пропастей? в пределах одного вуза, то мне также остается лишь сожалеть об этом, поскольку все мои призывы о сотрудничестве и обмене информацией и опытом, обращенные к Центру культурно-исторических исследований по поводу ведшегося ими некоторое время назад аналогичного проекта, до сих пор наталкивались на самый корректный и вежливый ?уход? или ?уклонение?.
6. ?Выдержки? из работ, которые я использую, должны были, по моему замыслу, проиллюстрировать возможность рассмотрения полученных мною текстов устной истории как автобиографических. В этом смысле, я ссылалась на те суждения и работы, которые, как мне казалось, продвигали мое конкретное исследование. Если говорить о том, что так или иначе составило теоретический фундамент моей работы, то следовало бы отметить не только сборник ?Отцы и дети?, но и ?Историю через личность: историческая биография сегодня? под ред. Репиной, и труды Н. Козловой и И. Сандомирской, и ?Метаисторию? Х. Уайта, и сочинения очень широкого круга авторов, от ?классиков? устной истории до Б. Успенского. Кроме того, я достаточно подробно ознакомилась с литературой по провинциальному ?интеллигентоведению?, - литературой, которая, в основной массе своей, к сожалению, удручающе консервативна и скудна в теоретическом плане. Говоря о ?поколении?, я вкладываю в него значение группы людей, объединенных схожестью мышления в силу схожести опыта жизни (К. Мангейм), воспитывавшихся на одних и тех же текстах (А. Зорин), самоидентифицирующихся как общность (В. Семенова). Во всяком случае, я думаю, что те, кому сейчас 40 лет и те, кому сейчас за 60, определенно представляют собой разные поколения ? в любых значениях этого весьма дискуссионного ныне понятия.
7. Я не намерена ?изобретать велосипед?, заново ставя вопросы о пределах и возможностях устной истории; давно признано, что они довольно ограниченны; даже запоздалый отечественный бум вокруг устной истории стих уже несколько лет назад. Я могу понять, что обращение к вышедшему из моды направлению показалось Оксане безнадежным провинциализмом. Я пыталась объяснить в преамбуле, что побудило меня обратиться к практикам устной истории: источники просто свалились мне в руки и мне было жаль их потерять. Я не заявляла, упаси бог, об уникальности проделанной мной работы, об отсутствии подобных исследований. Я всего лишь вынесла на суд результаты своей работы с устными источниками, собственный скромный опыт дискурсивного и социального анализа. Исследовательское поле социальной истории и коллективной памяти, как и сама провинциальная тематика, достаточно новы для меня, всю свою ?исследовательскую жизнь? занимавшейся ?выдающими личностями?, а не ?маленькими людьми?, Х1Х-м веком, а не ХХ-м, ?центром?, а не периферией. В этом отношении, выбор темы для меня ? сознательный эксперимент над собой, попытка расширения собственного багажа и инструментария. Я не вижу ничего самого по себе страшного в том, чтобы, с определенной профессиональной добросовестностью, подбирать материал ?под схему? (гипотезу) ? это всего лишь один из классических путей научного исследования - но в данной ситуации я, как раз напротив, двигалась от материала, от эмпирики. Поскольку, в любом случае, некий глобальный теоретический конструкт необходим на определенном этапе исследовательской работы, я была бы признательна коллегам за любые подсказки, которые помогли бы мне нащупать приемлемое для моего исследования теоретическое ?тело?, подсказать возможные повороты темы и указать на имеющиеся теоретические и методологические слабости (а не на слабости самой устной истории, разумеется).
|
Дорогая Роза,
я позволю себе начать комментарий с выражения сожаления по поводу коммуникационных пропастей, существующих в отечественной науке не только на уровне центр-периферия, но и, как выяснилось, в пределах одного вуза. Мне кажется, что после знакомства с представленным тобой текстом у читателя может сложиться ошибочное впечатление об отсутствии эмпирических исследований об отражении ?большой истории? в индивидуальном восприятии, коммуникативной и культурной памяти.
Как человек, имевший опыт реализации подобных проектов, я бы хотела попросить тебя поделиться впечатлениями от применения на практике методик устной истории. Несмотря на декларацию их в качестве опорных, при интерпретации интервью ты тем не менее используешь выдержки из работ, анализирующих целенаправленно созданные письменные тексты (в частности, автобиографии). Будет ли играть какую-то роль в твоем анализе градация опрошенных тобой интеллигентов на профессиональные группы и выделение их происхождения? Или, как нередко бывает, данные сведения остануться излишним информационным баластом? Не создалось ли у тебя впечатление, что ты собираешь иллюстрации под сконструированную тобой заранее схему?
Разность двух частей материала побуждает меня задать совершенно банальный вопрос о конечной цели исследования. Отражение ?большой истории? в индивидуальных рассказах, частная жизнь в личных воспоминаниях или индивидуальный рассказ как отражение культуры памяти? Интерпретационный потенциал первой части ограничивается, по моему мнению, перспективами фрейдовской кушетки, на которой человеческая душа так и остается потемками. И что представляет собой душа в качестве предмета исследования в твоем тематическом поле? Более сжатая вторая часть, предполагающая совешенно иной ракурс - взгляд на ?большую историю?, осталась в качестве намека. Каким образом ты собираешься связывать эти результаты воедино?
Наконец, точечные вопросы: насколько правомерно соотнесение людей, родившихся и проживающих в Питере, с ?провинциальной интеллигенцией?? Мне было бы интересно узнать, по каким причинам ты отвергла существующие в историографии дефиниции стратегий поведения и взяла на себя труд определять их заново. ?Уход? и ?уклонение? звучат синонимично, в твоем варианте обозначают однако абсолютно противоположные практики.
С пожеланиями успехов в реализации проекта,
Оксана Нагорная
|
Дорогая Роза,
спасибо за презентацию интересного проекта.
В исследовании детских миров, которым я занимаюсь, обращение к материалам устной истории является важной составляющей корпуса источников. Поэтому мне бы хотелось задать несколько вопросов.
Вы используете термин "поколение", ставший в последние годы объектом новой дискуссии. Мне представляется, что данный термин является ключевым при отборе кандидатов для интервюирования, поэтому необходимо оговорить его содержание.
Вам конечно же известен сборник под редакцией Теодора Шанина, Отцы и дети. Поколенческий анализ современной России, Москва 2005, работа Елены Юрьевны Бобровой, Основы исторической психологии,СПб 1997, но в подстрочных комментариях они не прозвучали.
Мне понятно желание интервюируемых оставить свои воспоминания анонимными. Но исследователь не переходит границ дозволенного, указав возраст своих информантов.
Год рождения позволяет точно соотнести возраст интервюируемого и историческое событие, так как, согласитесь, Великая Отечественная война, пережитая в детстве, в юношестве и в зрелом возрасте - совсем разные опыты.
В исследовании первых интервью Вы приводите сюжетную классификацию, в которой из шести проведенных интервью выведено пять типов. Нет ли в этом опасности, что из проведенных тридцати интервью будет выведено двадцать девять - тридцать типов.
Возможно, для систематизации информации было бы продуктивнее классифицировать ее тематически, взяв за основу, скажем, определенные стадии жизни информантов или, следуя из сформулированной Вами темы, важные исторические события.
В классификации Вами задействованы сказочные и мифологические персонажи и проведено удачное сопоставление саморефлексий информантов с ними. Все они так или иначе выходят на архетип "счастья", как обязательно выстраданной награды за прошлые мучения и лишения. Поэтому, рассказывая о своей жизни, в России негласно принято каяться - счастливый человек никогда восторга и расположения к себе не вызывал. Развернутую трактовку феномена счастья как архетипической категории приводит Джидарьян И.А., Представления о счастье в российском менталитете, СПб, 2001. Возможно, использование "формулы" "счастья" было бы некой связующей нитью столь разных сюжетных линий.
Спасибо заранее за комментарии.
С пожеланиями творческих успехов и благополучия,
Лариса Коновалова |
|
|
Добро пожаловать!
