|
|
| Архив - Навести порядок в Средней Азии - Комментарии
Дорогие участники семинара! Мы благодарим Вас за активную работу в нашей самой длинной сессии семинара. Несмотря на все трудности технического свойства, содержательно она оказалась весьма интересной.
Приглашаем Вас к следующему обсуждению.
Сотрудники Центра |
Дорогие участники семинара,
я бы хотела сердечно поблагодарить Вас всех за прочтение моего текста и изложение своих мыслей. Многие из них представляются мне уместными и перспективными для моего исследования. Все же в адрес уважаемых коллег из различных стран с разными академическими культурами я позволю себе следующее критическое замечание: со стороны участников из Челябинска в их начальных комментариях я ожидала признание достоинств моего текста. При знакомстве с дискуссией у меня создалось впечатление, что я нахожусь на немецком коллоквиуме, где скупы на похвалу, а вместо этого с самого начала ?разносят на клочки? материал докладчика.
Как заметил Игорь Нарский (за что ему отдельное спасибо), статья имеет свой определенный формат, от которого невозможно ожидать абсолютно всего. Он охарактеризовал его как ?добротное заявочное описание проекта?, я бы скорее обозначила свой текст как эссе со сносками. Я предполагала наметить некоторые генеральные линии, которые я надеюсь разработать в моем проекте. При этом я была вынуждена оставить детальный анализ за кадром. Естественно, книга, как конечный продукт моего исследования, будет выглядеть иначе.
По разным причинам я не смогу соответствующим образом ответить на каждый из множества высказанных вопросов, претензий и предложений. При этом я хотела бы заверить всех, что я подробно ознакомилась с дискуссией и приняла ее к сведению. Концентрируясь далее лишь на некоторых пунктах, я надеюсь на Ваше понимание.
Ракурс исследования ?сверху?
Действительно, мое исследование в первую очередь концентрируется на элитах, а именно на ученых и экспертах, инженерах и носителях политических решений. Моей целью не является изучение своенравия крестьян или местного населения. Я не располагаю соответствующими источниками, к тому же, это бы взорвало проект. Однако, насколько это возможно, я предполагаю обратить внимание на реакции населения на местах. Те, кто знакомы с моей диссертацией, знают, что я максимально открыта для истории ?снизу?. Но я не считаю, что в каждой теме подобная перспектива должна стоять на первом плане. До сих пор Средняя Азия 19-20 веков мало исследована в перспективе новой колониальной и имперской истории (не говоря уже об истории окружающей среды). По моему мнению, уже поэтому легитимно и необходимо обращение к элитам и их дискурсам.
Изучить дискурсы
Я не понимаю возражения Кристиана Тайхмана, считающего, что аргументация с помощью образцов восприятия и дискурсивных шаблонов является аисторичной (его пункт 3). Согласно этому подобные шаблоны должны быть чем-то совершенно статичным, не подверженным историческим переменам. Очевидно, они понимаются здесь как нечто, висящее где-то в иррелевантных высях (или глубинах?). Континуитет дискурсов представляется мне не только явным, но и говорящим о многом. Они не только сопровождали и отражали политические действия, но и обосновывали их. Естественно, дискурсивный анализ не заменяет точного анализа конкретной политики (что он делает в случае ее части). Тем не менее, я хотела его точечно наметить, надеясь, что Кристиан в своем проекте сможет сделать это более когерентно для межвоенного времени.
Верхние хронологические рамки проекта
Как я уже отметила в первом предложении моего текста, мое исследование не заканчивается 1960-ми годами, а охватывает весь советский период до 1991 г.,а также предполагает экскурсы в период независимости Туркменистана и Узбекистана. Как справедливо заметил Александр Фокин, 1970-е и 1980-е годы это чрезвычайно интересное время, на которое приходится экологический, а позже и политический кризис утвердившегося при Хрущеве и Брежневе стабильного господства в республиках. Направление сибирских рек в Среднюю Азию ? это проект, имеющий более раннее происхождение, который с конца 1970-х гг. вновь стал положительно оцениваться в Москве и Ташкенте. До сегодняшнего дня эта идея обсуждается инженерами и ответственными лицами в России и Узбекистане. Для моего исследования она является показателем силы и влияния тех, кто придерживается традиционной советской политики в сфере инфраструктуры и освоения региона.
Колониализм и царская политика
Вопросы Розалии Черепановой о понятии колониализма, которое я использую, и различиях и сходстве между русским, английским или французским колониализмами ? весьма обширные. Что касается теоретического обоснования понятия колониализма, я ориентируюсь, как и прежде, на немецкого историка Юргена Остерхаммеля (1). Правда он мало касался колониализма в России. Дискуссия о том, в чем русский колониализм похож на ?западный? и чем отличается от него, еще в самом начале. Насколько я могу судить, пока не предпринимались систематические попытки сравнения. К тому же, под вопросом, что приносит противопоставление Восток-Запад и не нужно ли вместо этого взять перспективу, которая, по меньшей мере, включает в себя и азиатские империи (2). Исходя из собственного исследования, я могу как особенность русского колониализма охарактеризовать то, что он был связан с традиционной национальной политикой Российской империи; можно привести здесь в качестве примера терпимость в отношении религиозных верований подчиненных народов и относительную терпимость в отношении кочевого образа жизни. Патернализм автократии в Российской империи имел для местного населения некоторые положительные стороны ? например, мягкость и заботу. К этому подходит и мысль, высказанная Игорем Нарским, что царские чиновники менее жестко разграничивали российский (европейский, современный) и местный (традиционный) миры по сравнению с тем, как это часто происходило позднее в (раннем) Советском Союзе.
Для русского колониализма, к тому же, кажется характерным, что российское государство занимало особую позицию по отношению к капитализму, что оказывало свое влияние и на колонию Туркестан: частнособственнические хозяйства рассматривались здесь частью элиты очень скептически, не важно, были ли это представители местной, русской или западной элиты. В целом Российская империя, как кажется, оставляла для частной инициативы (предприятий) меньше места, и отношения между государственной политикой и частноэкономическим ангажементом, которые и в случае Британской империи в Индии были различными на разных этапах, кажутся другими. При этом в Туркестане с 1900 г. государство, прежде всего в лице министерства сельского хозяйства, расширяло свою деятельность активнее, чем раньше. Общие черты российского и ?западного? колониализма заключаются в том (для начала самое общее замечание, что существовали, как это формулирует Остерхаммель, ?миссионерские доктрины оправдания, которые базировались на убежденности колониальных господ в их культурном превосходстве?(3). Речь идет здесь о цивилизаторской миссии и ?культурной гомогенизации?. В Российской империи они имели особый оттенок, так как ее представители понимали себя как посланники Европы, которые должны были действовать на Востоке как цивилизаторы. То, что эта установка сливалась у российского правительства с опытом традиционной ?политики в степи?, делает русский случай таким интересным.
В применении к данной теме, я вижу параллели в исследовании колоний западными учеными и экспертами в получении ?колониального знания? (colonial knowledge), а также в трансфере ?европейских? техник в колонии. При этом в новейших исследованиях подчеркивается, что речь идет не только о распространении исходящих из европейского центра знаний на ?периферии? и также не о простом собирании знаний о колонии для поддержания господства. Вместо этого мы имеем дело с комплексным процессом обоюдного влияния, которое прослеживается при внимательном взгляде в присвоении европейских техник и науки местным населением (4).
В конечном итоге многие русские авторы 19 и раннего 20 века видели противостояние Российской империи с другими колониальными державами, в первую очередь, с Британской империей; перспектива современников близка вопросу о сравнении колониальных господств. При этом для них, с одной стороны, британский колониализм в Индии рассматривался как масштаб, а также как поощрение колониальных (технических, инфраструктурных) достижений, с другой стороны, они стремились от него отгородиться, чтобы подчеркнуть утверждавшуюся гуманность российского господства (5).
Дальнейшее исследования проблемы ?men on the spot?, способов выражения колониального господства на местах, а также самопонимания колонизаторов и их политико-административных карьер в Российской империи должно показать, каким образом мы можем встроить русский колониализм в сравнительную перспективу. Я уверена, что более точная характеристика может быть важным импульсом для исследования общих проблем колониализма и империализма.
1917 г. как веха
Совершенно справедливо, что 1917 год ? это веха, которая не одинакова для Средней Азии и для России, и я благодарю базельских коллег за это важное замечание. Несмотря на это, Октябрьская революция остается общей вехой, которую нельзя игнорировать, и именно как на эту общую веху я и ссылалась на нее. Для моей темы и для региона как такового более важной вехой было время гражданской войны, которая сопровождалась в Туркестане тяжелым голодом. По имеющимся в литературе исследованиям можно судить, что для начала произошло то, чего можно было успешно избежать российской царской администрации: голод вследствие перехода к монокультуре хлопку. Перед лицом истощавших запасы экспортных поставок зерна из России крестьяне в Туркестане самым жестоким образом убедились в том, что хлопок есть нельзя. Они через какое-то время вновь возвратились к возделыванию зерновых, что первоначально свело на нет успехи центра по созданию хлопководства.
(Советская) современность
Владимир Ковин предлагает ввести понятие Большого Просвещения, которое началось в 18 веке и продолжалось вплоть до 20-х гг. Я не знаю, насколько такая концепция утвердилась в русскоязычной литературе или это всего лишь спонтанное предложение. Мне было бы интересно понять, почему окончание этого Большого Просвещения приходится на 20-е гг.
Я, во всяком случае, исхожу из понимания современности (модерности), которое описано (но далее не разработано) в западной (немецко- и англоязычной) литературе, которое начинает современность уже в 17 в., с Декарта и выводит ее из (раннего) Просвещения. Конец современности датируется менее точно и идет общая дискуссия по поводу того, осталась ли современность уже позади (ключевое слово ? постмодерн) или мы до сегодняшнего дня находимся в эпохе модерности.
Некоторые авторы исходят из того, что была особая эпоха высокого модерна или ?освоения?, которая началась в 1880-e или в 1890-e годы, продолжалась вплоть до 1960-х годов и завершилась лишь в 1970-e годы (6). Я не могу подробно останавливаться на различных концепциях, скрывающихся за этими позициями, могу лишь указать, что является особенно важным для моей темы. Например, характерные черты этой эпохи, которые можно найти вплоть до 1960-х годов в Восточной и в Западной Европе: воодушевление (инфраструктурными) грандиозными проектами, новыми технологиями и техническими решениями, в том числе по социальным проблемам, форсированное освоение природных ресурсов и ?пустых? пространств, как в колониях и в развивающихся странах, так и в собственных государствах, господство идеала прямых линий в планировании и дизайне и приоритет такого строительного материала как бетон. 1970-e годы затем принесли энергетические кризисы и нанесение ощутимого урона окружающей среде. Обозначились окончание фазы индустриализации и эпохи экономического роста. Наряду с этим можно констатировать появление тенденций к плюрализму в обществе не только на ?Западе?, но и в Советском Союзе и в социалистических странах Восточной, Центральной и Южной Европы. Привлекательность социалистического проекта во внутренней жизни обществ сошла на нет, что отчасти было компенсировано внешнеполитическими мероприятиями (экспортом революции, движением стран, находившихся вне блоков) (7).
В целом в исследовании пока еще не найден ответ на вопрос, насколько (и вообще возможно ли) описывать Советский Союз при помощи концепции современности. Я исхожу из того, что это не только возможно, но и имеет смысл. Советский Союз был в определенных моментах радикально современным, но одновременно сохранял домодерные практики, которые влияли на политику и общество (8). Хорошо описывающая Советский Союз характеристика возможна лишь при условии сравнения страны не только с западными индустриальными нациями, но и с Китаем или Египтом.
Одно из преимуществ концепции высокого модерна заключается в том, что она делает возможным сравнение развития различных европейских стран между собой и в целом сравнение Востока и Запада. Для Советского Союза в общем это может быть весьма плодотворным. В применении к Средней Азии должны, конечно, учитываться дополнительные особенности и сложности.
Вопрос Кристиана Тайхманна, откуда происходит привлекательность советского модерна для элит Средней Азии, если можно говорить лишь о ?катастрофическом? развитии (я, во всяком случае, не использовала слово ?катастрофическое? в своем тексте), конечно справедлив. Насколько я могу судить сейчас, эта привлекательность имела под собой основу в виде привозимой с запада Советского Союза ?современной техники? и инфраструктуры как доказательства участия в прогрессе, что подтверждало тезис коммунизма как популярной идеологии о постоянном участии в прогрессе, а также статус среднеазиатских республик как составных частей империи, которая (после Второй мировой войны) стала одной из супердержав. К тому же при этом играла свою роль функция третейского судьи, которую выполняли советские чиновники и учреждения как верховные ?правители и распределители? воды. Фоном были и серьезные инвестиции центра в систему образования и здравоохранения, которая способствовала продвижению местных экспертов по карьерной лестнице.
Что же касается национализма, о котором говоришь ты, Кристиан, то я сомневают в том, играл ли он существенную роль для ?моих? экспертов. (представители гуманитарных наук и писатели, как кажется, находились скорее под влиянием узбекского национализма.) После 1930-х годов, насколько я могу судить, критика колониализма была не слышна многие десятилетия. А то, что элиты в этой империи чувствовали себя хорошо и в определенной степени благополучно устроились, конечно справедливо.
Юлия Обертрайс,
Университет Фрибура
julia.obertreis@frias.uni-freiburg.de
24 марта 2009 г.
1. Osterhammel, Juergen: Kolonialismus. Geschichte ? Formen ? Folgen, M?nchen 2003, S. 21.
2. Vgl.: Osterhammel, Juergen: Russland und der Vergleich zwischen Imperien. Einige Anknuepfungspunkte, in: Comparativ. Zeitschrift fuer Globalgeschichte und vergleichende Gesellschaftsforschung 18 (2008) H. 2, S. 11-26.
3. Osterhammel: Kolonialismus, S. 21.
4. MacLeod, Roy: Introduction, in: Nature and Empire: Science and the Colonial Enterprise = Osiris. Vol. 15 (2000), S. 1-13, besonders S. 5.
5. Фрагменты: A. Ф. Миддендорф: Очерки Ферганской долины. С приложением ?химических исследований почв и вод? К.Шмидта. Перевод с немецкого В.И.Ковалевского. СПб, 1882, С. 188.
6. О различных перспективах и концепциях, но со сквозной периодизацией см.: Ulrich Herbert: Europe in High Modernity. Reflections of a Theory of the 20th Century, in: Journal of Modern European History, 5 (2007), S. 5-21, и Dirk van Laak: Imperiale Infrastruktur. Deutsche Planungen f?r eine Erschlie?ung Afrikas 1880 bis 1960, Paderborn 2004. С неточными датировками, но весьма креативно: James C. Scott: Seeing like a State. How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed, New Haven 1998.
7. Вопрос о том, насколько 1970-e и последующие годы являются вехой или поворотным пунктом для социалистических государств обсуждалось на одной из конференций ?FRIAS? на тему: ?The Crisis of Socialist Modernity. China, the Soviet Union and Yugoslavia in the 1970s?. Siehe das Konferenzprogramm in Englisch unter: http://www.frias.uni-freiburg.de/history/veranstaltungen/konfsozialmoderne
8. См.: David-Fox, Michael: Multiple Modernities vs. Neo-Traditionalism: On Recent Debates in Russian and Soviet History, in: Jahrbuecher fuer Geschichte Osteuropas 54 (2006), H. 4, S. 535-555.
|
Хотелось бы дополнить свои замечания и критику в общем протоколе следующими уточнениями:
Во-первых, о границах территории, на которой существует объект исследования. В тексте не всегда понятно, о какой территории идет речь: о Туркестане, или об Узбекистане и Туркменистане, или об Узбекистане, Туркменистане и Таджикистане. Это, в свою очередь, не позволяет до конца реконструировать специфику взаимоотношений местного населения между собой и с ?чужими?, в том числе с чиновниками и инженерами. Во-вторых, об историческом субъекте. Кто находится в фокусе: чиновники центральные или местные, литераторы, политики, военные, статистики, этнографы, все русские? В-третьих, о колонизирующей армии. В тексте представления о ней является слишком общим. Как известно, среднеазиатские территории ?осваивали? при помощи казачества. Насколько часто происходили события, подобные Геок-Тепе в 1881 г.? Можно привести еще примеры кровавой колонизации? В-четвертых, о главной причине экспансии России в Средней Азии. Почему при рассмотрении вопроса об освоении среднеазиатской территории на первое место Юлия ставит цивилизаторскую миссию, а не экономический расчет и стремление получить хлопковые поля? В-пятых, возможно будет проще объяснить многие затронутые в тексте проблемы, если ввести термин ?большое просвещение?, который будет включать период 18-20 вв. В-шестых, из текста следует, что русские колонизаторы плохо и неудачно произвели ?упорядочивание? местного населения. Хотелось бы узнать, если этносы, проживавшие на этих территориях, делить не по языку, то как иначе? В-седьмых, в каком значении используются термины: ?советский?, ?русский?, ?великорусский?? В-восьмых: интересно, а существовала ли вообще страна, которая была в состоянии вести большую войну с Европой? |
Дорогая Юлия,
13 февраля, после долгих перипетий, связанных с перебоями в работе нашего сайта, наконец собралась челябинская группа участников интернет-семинара и обсудила твой текст.
Игорь Нарский отметил, что солидаризуется с критическими размышлениями базельцев (это касается и ?объективного? понятия нации, и 1917 года, который сложно назвать рубежом в отношениях ?центра? и среднеазиатского региона), после комментария которых поле для критики существенно сократилось. Интересным показался ему сюжет об отношении к природе. Также можно отметить любопытный аспект, который вырисовывается в тексте в оценке позиции различного чиновничества к местному населению изучаемого региона. Складывается впечатление, что царские чиновники, относившиеся к знаниям и опыту аборигенов как к чему-то экзотическому, все же представляли более бережный, осторожный и не столь ригористичный, как советский, вариант взаимоотношений двух ?миров?.
По мнению Розалии Черепановой, общие интонации текста Юлии наводят на мысль, что она осталась несвободной от однозначного эмоционально-негативного отношения к "русскому колониализму и империализму", столь свойственного русской либеральной и советской историографии. Хотелось бы уточнить, с каким пониманием колониализма работает автор и какие "общие и особенные" места она видит между русским колониализмом и колониализмом английским, французским, немецким и т.д. Кроме того, Розалия выразила сомнение в том, можно ли вообще говорить о какой-либо связной "политике" царского правительства в Средней Азии, да еще на таком протяженном отрезке времени, и, во всяком случае, неясно, на основе чего Юлия эту политику описывает: на основе отдельных ремарок императора, высказываний первых лиц государства, официальных бумаг
или практических действий самих колонистов? Возможно, то, что Юлия называет
"политикой", складывалось чуть ли не стихийно из букета экономических интересов крупных корпораций, политических лозунгов и идеологем тех, кто боролся за влияние на императора, подковерных интриг, реальных колонистских практик и так далее. В связи с этим, Розалией было высказано пожелание хотелось услышать от автора более развернутые комментарии об источниковой базе ее исследования.
Юлия Хмелевская вспомнила уже обсуждавшийся текст Кристиана Тайхманна из университета им. Гумбольдта, посвященный подобной тематике. В тексте Тайхманна отмечалось, что и дореволюционные, и советские инженеры при проведении ?переустройства? среднеазиатских территорий вынуждены были обращаться к знаниям и опыту местного населения. Она подметила тот факт, что в тексте отсутствует ?реакция? местного населения на преобразования центральных властей, возможно, из-за сложностей с источниками. Юлия заинтересовалась вопросом: почему при отмеченном почти религиозном отношении местного населения к воде, оно сопротивлялось проведению ирригационных работ?
Александр Фокин, поддерживая идею Юлии Хмелевской, рекомендует посмотреть фильм ?Фонтан?, в котором достаточно хорошо схвачено отношение восточного человека к воде.
Один из основных тезисов Юлии Обертрайс, считает он, заключается в преемственности практик
царского правительства и советского. Представляется, что неправомочно рассматривать
советскую политику по отношению к Средней Азии как единое целое. Юлия сама выделяет
несколько периодов, которые не являются тождественными. Также не совсем ясно,
почему хронологические рамки исследования ограничиваются 1960-ми годами. Что, после
этого политика по отношению к данному региону не проводилась? А ведь стоило бы
вспомнить и проекты поворота рек, и уголовные дела против руководителей республик.
Владимир Ковин с сожалением отметил, что Юлия Обертрайс, видимо, не до конца разобралась в проблемах территориально-административного деления исследуемой территории и этнических группах, проживавших там. Остается неясным, когда и какая территория является объектом исследования, что, в свою очередь, не позволяет до конца реконструировать специфику взаимоотношений местного населения между собой и с ?чужими?, в том числе с чиновниками и инженерами. Если этносы, проживавшие на этих территориях, делить не по языку, тот как иначе?
Владимир поддержал Розалию в вопросе о ?колониализме?, другие национальные варианты которого были не менее ?брутальными?, нежели русско-советский.
Не до конца понятным остается в тексте исторический субъект ? кто находится в фокусе ? чиновники, чиновники центральные, местные, литераторы? Понятие колонизирующей армии также является слишком общим. Как известно, среднеазиатские территории ?осваивали? при помощи казачества.
Игорь Нарский выступил в поддержку Юлии Обертрайс и возразил Владимиру Ковину в вопросе об этнонациональном делении местного среднеазиатского населения. Он напоминает, что вплоть до 30-х гг. ХХ века упоминающиеся автором этнические группы не могут описываться как этносы в современном понимании этого слова. Советская национальная политика, ?записавшая? эти группы как определенные ?нации?, руководствовалась пониманием нации как чего-то ?объективного?, привязанного к территории, государству и проч. Он просил также не требовать от текста большего, чем в него инвестировано: вероятно, этот текст ? не более чем добротное заявочное описание проекта. А этот жанр письма требует простоты, ясности, однозначности и спрямленности аргументации.
Владимиру Ковину показалось, что в некоторых своих выводах автор ставит телегу впереди лошади. Почему при рассмотрении вопроса об освоении среднеазиатской территории на первое место Юлия ставит цивилизаторскую миссию, а не экономический расчет и стремление получить хлопковые поля. Возможно, будет проще объяснить многие затронутые в тексте проблемы, если ввести термин ?большое Просвещение?, который будет обнимать период с XVIII по 20-е годы ХХ века.
Тамара Шукшина отметила, что после знакомства с текстом остается впечатление, что цивилизаторская миссия, жестко и централизованно проводившаяся, как об этом пишет автор, почему-то завершилась ничем.
Юлия Хмелевская также задалась вопросом о том, а был ли вообще ?советский порядок? где-то, кроме городов Средней Азии. И почему в тексте не отражено сопротивление местного населения так называемой цивилизаторской миссии. Хотелось бы обратить внимание автора на художественную литературу, где нашли свое отражение эти вопросы.
Лариса Коновалова отметила, что, возможно, интересным источником для Юлии может оказаться журнал ?Архитектура СССР?, в котором в 50-е-60-е годы публиковались проекты советских городов, в том числе и для среднеазиатских регионов.
|
|
|
Добро пожаловать!
