|
|
| Архив - Тотальная война. Концептуальные размышления к историческому анализу структур эпохи 1861-1945 гг. - Комментарии
Мне кажется, что в понимание главных составляющих концепта тотальной войны весьма существенные моменты способен внести опыт России ХХ века.
Во-первых, он позволяет расширить цели тотальной войны, когда она развязывалась во имя предотвращения революции (Русско-японская война, вступление в Первую мировую войну); рассматривалась как ?всесильный режиссер? революции и захвата власти (для Сталина, к примеру, пролетарская революция ? это тотальная война, ?бой роковой? в мировом масштабе); использовалась для навязывания своего строя ? не только капитуляции противника -- ?кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему? (Сталин -- Тито).
Во-вторых, российский опыт дает возможность по-иному подойти к методам тотальной войны. Но прежде всего увязать их с предвоенным временем ? чем сильнее и тревожнее было ожидание войны в 30-е годы, тем масштабнее становились ?чистки? общества, расширение их целевых групп, наконец, перерастание репрессий в Большой террор. ?Холодная война? 50-70-х превратилась в предлог и для гонки вооружений, и ?закручивания гаек? в обществе, и преследования инакомыслящих.
Со Второй мировой войной связано и изменение природы военных преступлений, особенно против гражданского населения. Для вермахта планирумая жестокость, режим ограбления и террора представляли собой определенную систему, которая заранее предусматривалась и поощрялась германским правительством. Красная Армия не получала директив об истребительной войне, не было и жестких намерений уничтожать немецкое гражданское население как низшую и неполноценную расу, однако сами по себе действия оккупантов на советской территории и огромные жертвы, понесенные советскими людьми за годы войны, преопределили распространение в армии чувст ожесточения, ненависти и жажды мести. Усиливала эти настроения ? неизбежные в наступавшей армии, которая своими глазами видела ?результаты? окупационной политики, -- и официальная пропаганда.
В рассуждениях о методах тотальной войны нельзя обходить вниманием и вопрос о ?другом холокосте?, который имел еще большие масштабы, чем геноцид евреев. Не хотелось бы, чтобы оставалось незамеченным замечание известного немецкого историка Вольфганга Ветте о том, что ?число тех советских граждан-славян, гибель которых ? вне поля боя ? была или намеренно организована, или с одобрением воспринята немцами, вероятно, значительно выше, чем число систематически уничтоженных евреев? Мы признали свою вину за холокост, но не хотим сделать этого по отношению к другому холокосту?.
В-третьих, история России демонстрирует весьма парадоксальные случаи восприятия и осуществления тотального контроля ? с одной стороны, срывов в ?чрезвычайщину? (июнь-октябрь 1941 г., июль 1942 г.), а с другой ? либерализации режима.
К примеру, вопреки со стандартной логикой тотальной войны имело место освобождение из лагерей политических репрессированных (1941, 1942 гг.). Военным советам фронтов было предоставлено право снимать судимость с военнослужащих, отличившихся в боях с немецкими захватчиками. Понимание того, что тотальный контроль в экономике ведет к заметному снижению ее эффективности заставило обращаться к нестандартным ходам ? временному снятию идеологического ?табу?, к примеру, на критерий прибыли в оценке работы военных предприятий, установлению заданий по общей себестоимости изделий и др. Вообще, сталинский режим вынужденно ставил себя в рамки нормального для условий войны государства. Война для России несла не только горе и лишения, но и распрямление народа. На грани истребления, уничтожения его как нации инстинкт самосохранения заработал совсем по-другому, нежели перед войной: не рабское исполнение приказа, а сознательный выбор по его исполнению, не покорное молчание по поводу неграмотных решений, а протест.
В-четвертых, об особенностях той или иной войны любопытно судить по исторической памяти. Многие исследования показывают, что если, к примеру, после Первой мировой, быть может, война и воспринималась как фактор нормализации жизни, то после Второй мировой, затронувшей все сферы жизни людей, война постепенно вытесняется на периферию, идея войны уступает место идее мира, которая становится почти нормативной.
|
| Выражая свою признательность господину Ферстеру за интересный доклад, мне бы хотелось высказать свое мнение в рамках текущего обсуждения. Я позволю себе не согласиться с точкой зрения Дмитрия Александровича Седых об ограничении тотальных войн эпохой индустриализации. Признаки тотальной войны, отмеченные в статье, на мой взгляд, справедливо отнесены Хайко Хауманном и к более ранним, чем 1861 годам. Тотальность войны в статье Штига Ферстера определена же, в первую очередь, степенью задействованности в ней всего человеческого рода. Так, период истории, предшествовавший оформлению наций, когда признаки тотальной войны мы видели в войнах групп людей отдельных обществ, временем тотальной войны не считается. С момента складывания наций и их участия в войнах, то есть с расширением количества затронутых войной людей, автор говорит о ?подготовительной? стадии эпохи тотальных войн. Сама же эпоха начинается с момента, когда подавляющее большинство человечества так или иначе охвачено войной. Каждому, не важно, гражданину ли воюющей или нейтральной стороны, каждому эта война не безразлична. Тотальность войны, на мой взгляд, определяется в первую очередь не политическим или экономическим аспектами, а духовной всеохватностью ? всеохватностью всего человечества. |
Я очень рад тому, что мой доклад вызвал такой большой интерес. Дискуссия задела многие важные аспекты. Я попытаюсь по возможности ответить на все аргументы, для чего объединю выступления в дискуссии в четыре пункта.
1. По поводу понятия ?тотальная война?: выражение впервые появилось во французской прессе в 1916 г. Тогда, несомненно, это было пропагандистским лозунгом, служащим полной мобилизации на войну всех французских ресурсов.
Термин быстро сделал карьеру. Прежде всего, в 20-е гг. он играл большую роль в международных дебатах о прошедшей войне и о войне будущего. Эти дебаты продолжились в 30-е гг. Во время Второй мировой войны понятие использовалось и как инструмент пропаганды, и как средство осмысления событий, произошедших между 1939 и 1945 гг. При этом понятие никогда точно не определялось и оставалось удивительно неясным. Чаще всего под ним подразумевалась прежде всего тотальная мобилизация (Людендорф, Геббельс, Черчилль). Впрочем, во время Второй мировой войны играло роль также представление о допустимости неограниченного применения отныне любых средств. Правда, здесь я должен сделать оговорку, что я не знаю, получил ли распространение ? и в какой степени ? этот термин в Советском Союзе периода сталинизма. Об этом я с удовольствием хотел бы больше узнать у специалистов.
После Второй мировой войны термин все более входил в научный оборот. Он получил широкое распространение без более детального анализа. Из-за этого и началась наша серия конференций. Более десятилетия мы занимались этой темой. И хотя в результате мы не получили точной дефиниции, но нам удалось вывести некий идеальный тип, компоненты которого поддаются более или менее точному определению, и теперь с этим можно работать. При этом важными представляются как международные сравнения, так и ограниченные национальными рамками детализированные исследования. В то же время, не следует упускать из виду и междисциплинарный подход. Как сформулировал мой друг и соорганизатор серии, Роджер Чикеринг, ?тотальная война требует тотальной истории?.
2. История тотальной войны: ясно, что термин родился в эпоху мировых войн ХХ в. Здесь он и находит свое непосредственное применение. Именно эти технизированные массовые войны, в конце концов, сделали возможным пугающе близкое приближение к идеальному типу. Тем не менее, сам феномен имеет предысторию, уходящую корнями в поздний XVIII в. Войны Французской революции и Наполеона, а также Гражданская война в Америке явственно демонстрируют тенденции в направлении тотализации. Нужно проанализировать эти структуры, чтобы понять происхождение проблемы.
Профессор Хауманн (Базель) прав, что и более ранние войны тоже не церемонились с гражданским населением. Да, гражданское население еще в древности часто становилось мишенью войны. В этом смысле можно даже утверждать, что войны каменного века вообще были самыми тотальными (см. Lawrence H. Keeley, War before Civilization. The Myth of the Peaceful Savage, New York 1996). Однако тотальная война в современном смысле слова стоит в непосредственной связи с развитием общества, основанного на разделении труда, с одной стороны, и с государственностью - с другой. Особенно важной предпосылкой, делающей тотальную войну возможной, является складывание государственной монополии на применение насилия ? процесс, который начался со второй половины XVII в. Тотальная война современности как раз таки означает полный государственный контроль над экономикой и обществом во имя ведения войны.
Другую сторону медали представляет собой попытка ввести определенные правила в ведение войны между ?цивилизованными? государствами и тем самым прежде всего защитить гражданское население. Именно этой цели служили такие международные договоренности, как Женевская и Гаагская конвенции. То, что, несмотря на это война в ХХ в. вышла за всякие рамки, является существенным показателем ее тотализации.
Более основательного обсуждения заслуживает гипотеза о том, возможно ли научно связать тотальную войну со спорной теорией тоталитаризма. Мне это кажется сомнительным, тем более что сама эта теория содержит много неясностей. Кроме того, нужно иметь в виду, что именно такие нетоталитарные системы, как британская, во время Второй мировой войны в большой степени приблизились к модели тотальной войны. Нацистская же Германия, напротив, вплоть до 1944 г. избегала такого шага к тотальной войне как тотальная мобилизация.
3. Культурная история тотальной войны: мне кажется опасным интерпретировать тотальную войну в как столкновение культур, как это делает г-жа Черепанова. Соответствующий аргумент Самуэля Хантингтона уже принес достаточно вреда. К тому же, только нацистская пропаганда представляла нападение на СССР как культурный конфликт. Так оправдывалась война на уничтожение. Кроме того, эта война на уничтожение не была тотальной войной в том смысле, что нацистское руководство лишь в момент поражения ? т.е. после Сталинграда ? вообще задумалось о тотальной мобилизации. Впрочем, ведение войны западными союзниками против Германии было не менее жестоким, чем против Японии. Если бы Красная Армия не захватила Берлин, атомное оружие было бы использовано против Германии, для этого оно и создавалось.
В целом, тенденцию к тотальной войне следует рассматривать как структурный феномен, который в принципе не зависит от системы. Этой тенденции следовали как демократии, так и диктатуры. Отсюда вытекает необходимость исследовать общие структурные особенности массовых индустриальных обществ на фоне государственного ведения войны с конца XIX в. Здесь еще многое нужно сделать, и российская история должна при этом играть центральную роль.
4. Гражданские войны: эти войны представляют собой феномены особого рода. Часто они особенно жестоки, тем более что рушится государственный порядок, и почти все правила утрачивают силу. Поскольку в проблеме тотальной войны именно государственность играет особую роль, представляется, что гражданские войны не вполне вписываются в этот контекст. Но эта видимость обманчива. Некоторые гражданские войны длятся чрезвычайно долго, и на их протяжении обе стороны создают новую государственность. В определенной степени так было в Гражданской войне в Испании. Но больше всего это касается американской Гражданской войны. Хотя ?Confederate States of America? никогда не признавались Севером, с пленными южанами обращались не как с предателями, они получили статус комбатантов. Вообще-то на Юге сложились достаточно действенные государственные (и демократические) структуры, которые сделали возможным 4-хлетнее ведение межгосударственной войны по правилам. Для гражданской войны в России, начавшейся в 1918 г. подобное, видимо, утверждать невозможно.
В целом, в этой сфере есть большая нужда в продолжении дискуссий. Это же касается и феномена партизанской войны. Но в этом случае мы вступим в дебаты об ассиметричных войнах, которые уведут нас от тотальной войны к войнам современности.
Надеюсь, что эти разъяснения окажутся полезными, и в любом случае, я с радостью ожидаю сентябрьской дискуссии в Челябинске.
|
Я с интересом прочла работу Штига Ферстера и прежде всего хочу поблагодарить его за предоставление текста к обсуждению на виртуальном семинаре.
По-моему, заключительное предложение, касающееся человеческого военного опыта, открывает особенно полезные исследовательские перспективы.
Хочу выступить в поддержку часто упоминавшегося аспекта ? об отношении власти и общества по поводу применения, практики и возобладания насилия.
Почему оказалась возможна его радикализация вплоть до признания массового уничтожения (с. 15)? Какими способами можно было мобилизовать массы, особенно с точки зрения индивидуума? Где лежат границы ?тотального контроля? (с. 17) и возможностей альтернативного поведения?
Штиг Ферстер пишет, что структурные условия тотальной войны в целом известны. Тем более напрашивается вопрос о продуктивном сравнении. Из перспективы ?акторов? меня интересуют происхождение и усвоение образов врага и образцов насилия, готовность к конфликтам и способы их разрешения, а также использование насилия и последующее осмысление военных событий.
В завершение позволю себе еще несколько вопросов. Понятие ?тотальная война? использовалось в языке нацистской пропаганды, а в данном случае применяется как научный термин. Желательной была бы проблематизация определения. Я охотно бы продолжила дискуссию о временных границах: в предложенной статье они связаны с войнами, начиная с времен французской революции, но, вероятно, растяжимы и применимы как к более ранним, так и более поздним войнам.
|
В целом я нахожу доклад очень интересным и полезным. Иногда мне несколько не хватает четкости понятия ?тотальная война?. Разве мирное население не вовлекалось самым активным образом во многие войны до начала Нового времени? А как быть с вооруженными восстаниями, в которых гражданское население было и актером, и жертвой (например, Крестьянская война)? Кроме названных примеров войны по разделу Польши тоже были направлены на тотальное подчинение (а во время сопротивления мирное население как подвергалось мобилизации, так и сознательно уничтожалось; примером тому могут служить участие крестьян в восстании Костюшко 1784 г. или резня, учиненная победившей русской армией в Праге под Варшавой). Осмелюсь усомниться также, что советская командная экономика была способна к тотальному контролю. Более разумным мне представляется использование тезиса Дитмара Нойтатца о ?внутреннем состоянии войны? во имя мобилизации населения для целей партийного и государственного руководства.
|
Прежде всего, хотелось бы решительно возразить против отнесения любых гражданских войн к категории ?тотальных?. Конструкт ?тотальной войны? должен быть в этом смысле дополнен соответствующими оговорками, без которых ?участие мирных граждан в военных действиях?, ?тотальные цели войны? и иные признаки могут только ввести в заблуждение.
На роль определяющих признаков, на первый взгляд, напрашиваются: переход к индустриальному обществу; мобилизующая население активность государства; массовый тип армии.
Именно отталкиваясь от этих признаков, как от определяющих, автор расчищает для тотальной войны весьма ограниченный исторический период, отмечая, что с конца ХХ в. ситуация кардинально меняется в сторону профессионализации войн, в результате чего вновь становится возможным традиционное разделение на солдат и мирных жителей. Таким образом, констатирует Ферстер, эпоха тотальных войн уже миновала.
Однако опыт ?локальных? войн последнего десятилетия показывает, что при столкновении профессиональной армии с тотальным сопротивлением населения последнее способно навязывать ?профессионалам? практики ?тотальной войны? (поскольку тотальное сопротивление населения ? это единственный способ для страны, не имеющей профессиональной армии достойного уровня, оказывать сопротивление ?профессионалам? противника). В этих условиях принятие ?профессионалами? практик ?тотальной войны? становится для них единственным условием выживания.
В связи с этим представляется любопытным повернуть проблему тотальной войны иначе ? через призму столкновения культур. Тотальная война между культурами возникает, по-видимому, в тех случаях, когда противники говорят ?на разных языках?, и достижения одной культуры не могут быть эффективно использованы и гармонично вмонтированы в другую культуру; когда врага проще убить, чем интегрировать в структуры своего общества, заинтересовать в лояльности и быть в такой его лояльности уверенным. Не случайно Британия, Франция и США на протяжение Х1Х-ХХ вв. совсем по-разному воевали в Европе и в Азии; а гитлеровская Германия иначе воевала с Францией и Великобританией, чем с Советским Союзом.
Культурного и социопсихологического материала в представленных тезисах явно не хватает. Ведь, помимо прочего, тотальная мобилизация на войну осуществляется не только в экономической, но и в психологической, культурно-идеологической сферах.
Если же вспомнить о том, что историк всегда, говоря о прошлом, подразумевает настоящее, концепция ?тотальной войны? очень напоминает рационализацию той картины мира, в рамках которой сейчас удобно осмыслять себя ?западному человеку?. Удобно мыслить об окончании периода страшных ?тотальных войн?; удобно думать о том, что в нынешнем ?однополярном? мире история ?не подошла к концу?, а также о том, что не родовые и культурные структуры на Кавказе навязали российской армии практики ?тотальной войны?, а совсем наоборот. Однако и начавшийся в России период ?контрреформ?, и активная борьба ?западной демократии? против срочно найденных новых врагов, достойных по уровню опасности заменить прежний Советский Союз, говорят о том, что короткий период однополярности показался именно шокирующим ?окончанием истории?, после чего историю потребовалось ?запустить? вновь. При этом, успокаивает нас Ш. Фёрстер, террористическая угроза, от которой, как оказалось, не застрахованы мирные граждане самой сильной державы, которая, с подачи государства, мобилизует все общество, тотально, искать подозрительные свертки в метро, тотально отказываться от части своих свобод, тотально испытывать психологический дискомфорт перед людьми восточной внешности (с которыми невозможно вести переговоры и достигать компромисса), и т.п., ?тотальной войной? не является.
Конечно, любой интеллектуальный конструкт несколько деформирует осмысляемую реальность. Тем не менее, хотелось бы попросить автора быть более корректным с фактическими примерами. То, что г-н Ферстер говорит о ХХ в., выглядит гораздо убедительнее его обращений к Х1Х-му столетию вообще и историям отдельных стран и войн в частности (наполеоновские войны, Крымская война). Разумеется, некоторый процент ?погрешности? изначально заложен в каждом историческом исследовании; вопрос в том, насколько большим оказывается этот ?процент?, и оправдывает ли интеллектуальная модель принесенные ей в жертву исторические упрощения.
|
Статья Штига Фёрстера ?Концептуальные размышления к историко-структурному анализу эпохи 1861-1945 гг.? чрезвычайно интересна и информативна. В целом можно согласиться с тезисом о наличии определенной тенденции в истории военных столкновений, основным содержанием которой является стирание границ между военными и гражданскими структурами. Однако неоднократно встречающиеся в тексте статьи замечания о том, что тотальная война это лишь ?идеальный тип?, который в полном объеме никогда не был воплощен в реальности, а также размытость хронологических рамок для отождествления тех или иных явлений и процессов как относящихся к понятию ?тотальная война?, наводят на размышления о необходимости определенной корректировки подходов к изучению данной проблематики.
На мой взгляд, целесообразна было бы не попытка конструирования универсального определения ?тотальная война?, а изучение национальных моделей проявления признаков тотальной войны в конкретно-исторической реальности отдельный стран. Руководствуясь указанными в статье формообразующими признаками, которые могут быть приняты в качестве инвариантного ядра понятия ?тотальная война?, следует исследовать в каком объеме присутствовал в конкретно-историческом пространстве отдельной страны тот или иной признак. Таким образом, предложенные элементы концепта тотальной войны могут рассматриваться лишь как форма, содержание которой всегда будет корректироваться и дополняться в соответствии с распространенными в конкретном обществе представлениями о смысле войны и образе врага. В итоге возможно получение достаточно пестрой мозаики представлений, образов, практических действий, отражающей эволюцию взаимоотношений военных и гражданских общественных структур в периоды военных столкновений. На мой взгляд, такой подход позволит несколько уменьшить умозрительный характер понятия тотальная война, которой, по словам уважаемого автора статьи, в реальности ?не могло быть и не было?. Изучение конкретно-исторических особенностей национальных моделей на основании условно выделяемых исследователями признаков тотальной войны, возможно, будет способствовать уточнению хронологических и территориальных границ для тех явлений, которые составляют содержание понятия ?тотальная война?.
|
Уважаемый господин Ферстер!
С интересом прочел Вашу статью и готов присоединиться к ее основным выводам. Вместе с тем, хотелось бы поделиться и некоторыми своими замечаниями.
У меня, в частности возникают сомнения в целесообразности обращения при разработке данной проблемы к опыту гражданских войн, т.к. по своей специфике внутренние и межгосударственные конфликты принципиально отличаются друг от друга, в том числе и в плане участия в них гражданских лиц. Последнее же (я имею ввиду опыт участия в военных событиях представителей гражданского общества) вполне заслуживает специального изучения как особого социального явления, присущего различным историческим периодам.
Что касается тотальной войны, то она, безусловно, представляет собой явление характерное исключительно для индустриальной эпохи. Вне ее контекста говорить о тотальной войне мне представляется не совсем корректным, т.к. выделяемые критерии этого феномена оформляются в ходе процесса модернизации.
Во избежание некорректных постановок вопроса, а также, для того чтобы иметь возможность осуществлять сравнительный анализ разнородного материала, на мой взгляд, было бы полезно задействовать наряду с термином ?тотальная война? еще ряд терминов для обозначения близких рассматриваемой проблеме явлений.
|
Некоторые участники дискуссии высказали сомнения по поводу адекватности ис-пользования концепта тотальной войны не только для рассмотрения современного перио-да истории, но и для анализа эпохи 1861-1945 гг. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на ряд моментов, которые, на наш взгляд, могут поколебать указанные сомне-ния, и в то же время дополнят некоторые концептуальные положения Ш.Ферстера.
Во-первых, как представляется, можно достаточно четко зафиксировать не только время возникновения рассматриваемого концепта, но и необходимость его появления. Ес-ли следовать К.Попперу, то существует два способа введения новых понятий. Первый предполагает умозрительный (интуитивно-логический) метод, когда сначала даются опре-деления важнейшим категориям, которыми будет оперировать концепция, а затем все на-блюдаемые эмпирические факты интерпретируются в соответствие с ранее выстроенной системой категорий. В противовес этому американский науковед выдвигает номиналист-ский метод, когда в целях сокращения научного текста тому или иному явлению или фак-ту присваиваются определенные обозначения. Данный метод тем более необходим, когда исследователь сталкивается с качественно новыми, ранее не регистрируемыми явлениями и фактами. В случае с концептом тотальной войны перед нами как раз такой вариант по-явления нового понятия, которое было призвано терминологически зафиксировать качест-венно новые способы и принципы ведения военных действий в ходе разразившейся в 1914г. Первой мировой войны. Это новое качество зафиксировали не только военные тео-ретики, но и общественное сознание, примером чему может служить, например, литерату-ра ?потерянного поколения?.
Второй момент связан с выявлением наиболее существенных составляющих рас-сматриваемого концепта. Ш.Ферстер не раз говорит (и приводит примеры) о трудностях, с которыми в данном случае сталкиваются исследователи. Как нам представляется, инвари-антным ядром концепта тотальной войны выступают тотальные цели последней. Но, на наш взгляд, немецкий ученый в соответствующем месте своих размышлений пишет не о собственно целях, а о способах и методах их достижения в условиях тотальной войны (бе-зоговорочная капитуляция противника, уничтожение мирного населения и т.п.). На самом деле под тотальными целями здесь нужно понимать стремление противоборствующих сторон установить по итогам войны диктат своей собственной культуры, своих ценностей и образа жизни как единственно правильных и адекватных. Только при таком условии возможно придание всеобщности и всем остальным компонентам тотальной войны (то-тальная мобилизация, тотальный контроль, тотальная экономика и т.п.).
Наконец, несколько слов об актуальности использования концепта тотальной вой-ны в исследованиях современности. Уже сам факт того, что человечество в течение каких-то трех десятков лет XXв. пережило две ужасные катастрофы, с неизбежностью заставля-ет задумываться над вопросом о возможности повторения и путях недопущения подобно-го кошмара. Нетвердое убеждение Ш.Ферстера, что ?эпоха тотальных войн, кажется, миновала?, честно говоря, не придает оптимизма. Призывы к тотальной войне как против терроризма, так и против ?западных ценностей? и глобализации уже звучат. И мы должны опасаться того, чтобы они не превратились в стройный хор голосов большинства человечества.
|
Профессор Ш. Фёрстер, выдвигая свою концепцию тотальной войны, демонстрирует современный подход в исторической науке к такому общественному явлению как война. И это можно только приветствовать. Довольно убедительно звучит его мысль о том, что признаки тотальных войн стали проявляться в революционных войнах Франции и Северной Америки в последней четверти XVIII века, когда война стала делом всего народа. Автор статьи рассматривает тотальные войны через призму их некоторых признаков. Однако в рассуждениях Ш. Фёрстера не затронуты черты, на мой взгляд, также характерные для тотальных войн. Прежде всего, это межнациональные войны не отдельных государств, а военно-политических блоков, объединяющих несколько стран. Именно такие войны, по их окончании, создавали новый мировой порядок под вывеской новой ?системы международной безопасности? на послевоенном пространстве. Начало подобной тенденции положили, по-моему, наполеоновские войны, завершившиеся Венской международной системой.
Конечно, можно сказать несколько слов и об изменившихся представлениях общества ХХ века о мировых войнах, которые, как показала история, очень близки к идеальному типу тотальных войн. Так, если начало Первой мировой войны во многих европейских странах встречали восторженно, ожидая ее близкое и победоносное окончание, то на события 1 сентября 1939 г. мир во многом смотрел уже по-другому: со страхом и трепетом. Это ли не свидетельство того, что в окопах Первой мировой и родился та боязнь, та озабоченность за судьбу мира. После этой войны радикально изменилось отношение многих людей к войнам, которые приблизились по своим основным параметрам к тотальным.
Неудачными, как мне кажется, являются примеры автора, основанные на опыте гражданских войн. Любая гражданская война, даже такая широкомасштабная в ХХ столетии как в России, может иметь самые минимальные признаки тотальных войн. Хотя гражданские войны по своей ожесточенности и человеческой деструктивности, как правило, превосходят войны межнациональные, но масштабы их военных действий и участия в них населения намного уступают войнам межгосударственным.
Однако, стоит заметить, что в целом работа Ш. Фёрстера оставляет очень благоприятное впечатление как явление интеллектуальной истории.
|
| Хотелось бы выразить глубокую признательность профессору Ферстеру за интересный и дискуссионный материал, наводящий на глубокие размышления. Однако, на мой взгляд, следовало бы несколько осторожнее относиться к самому понятию ?тотальная война?, которое представляет собой скорее пропагандистскую метафору, чем концепт ? ведь оно сложилось во второй половине Первой мировой войны и после ее окончания именно как пропагандистское клише, созданное кстати сказать, не военными, а политиками, историками и журналистами для характеристики нового опыта этого конфликта и применяемое ? и тогда, и впоследствии ? не как некая доктрина, а именно как дефиниция, не требующая особых уточнений. Коннотация ?тотальности? оказалась настолько удобной, она настолько хорошо ?работала? в течение ХХ в. в качестве объяснительной и мотивационной схемы, что как-то незаметно ей стал придаваться характер неотрефлексированной универсальной концепции, применяющейся как на уровне мировой политики, так и на ?периферии? ? во внутренних и локальных конфликтах и даже в повседневной жизни. Возможно, имело бы смысл проследить процесс формирования этого понятия и эволюцию вкладываемого в него содержания, иначе общие рассуждения о возможности тотальной мобилизации, тотального контроля, тотальном терроре, равно как и выводы о тотальной войне как идеальном типе рискуют превратиться в интеллектуальную риторику, аналогичную известной дискуссии о возможности ?истинной демократии? или ?настоящего? тоталитаризма. |
Дорогой Штиг,
Я с большим интересом прочитал твой доклад и многое из него почерпнул. Твоя попытка систематизировать и структурировать представления о тотальной войне кажется мне важной и вполне оправданной задачей. Это может содействовать превращению концепта тотальной войны в эффективный инструмент исторической науки, эмоционально нейтральный и с ясными границами применения. Я признателен тебе за предоставленную возможность обсудить на нашем коллоквиуме твой инспирирующий размышления текст.
Сформулированное ниже критическое размышление было с различными вариациями озвучено несколькими коллегами на заседании челябинских участников коллоквиума 10 января 2005 г. Это скорее спровоцированное твоим докладом размышление, чем критика в твой адрес. Впрочем, при ответе на это замечание ты должен учитывать, что наш кружок в определенной степени ?подпорчен? культурно-историческими подходами.
Мне ? как и некоторым другим коллегам ? недостает в твоем докладе сюжета об истории понятия ?тотальная война?. Мне это кажется важным, так как это понятие было порождено и использовано, в том числе и в преступных целях, политической пропагандой 1920-х и 30-х гг., и поэтому одним мановением волшебной палочки оно не может стать безупречным научным понятием. Оно отражало страхи и надежды современников, и до сих пор провоцирует значительные эмоциональные и моральные реакции в общественном дискурсе европейцев и американцев. Я хорошо представляю себе, что американцы и французы (как показали упомянутые тобой конференции по тотальной войне) не желают видеть в собственной исторической традиции ростки тотальной войны. Я также уверен, что даже русские, вопреки своему чувству неполноценности, энергично отказались бы от подобной чести, если бы ты (вполне справедливо) нашел истоки тотальной войны в русской революции.
Несомненно, это трудная задача наряду с ?объективными? признаками никогда не осуществленной тотальной войны представить ?субъективную? историю данного понятия. Однако я убежден, это стало бы важным шагом к последовательному научному определению понятия (и в конечном результате к более эффективному использованию концепта) тотальной войны.
|
|
|
Добро пожаловать!
