|
|
| Архив - Сталинизм и ирригация - Комментарии
Я благодарю всех участников дискуссии за интересные предложения и за многостороннюю критику. Особенно я благодарен челябинским коллегам за чудесный перевод и за их энтузиазм в работе над развитием интернет-семинара. Для меня он всегда является источником новых знаний и интересных подходов. Большинство высказанных предложений побудили меня к дальнейшим размышлениям и будут учтены в работе. Я бы хотел сжато ответить на вопросы, суть которых, по моему мнению, фокусируется на трех пунктах:
1. Континуитеты
Континуитет между царским периодом и ранней советской эпохой однозначен. Его носителями выступали две группы: инженеры и ?туркестанцы? (еще до революции проживавшие в Центральной Азии русские). Хотя партийное руководство в Ташкенте высказывало сомнения относительно этих двух групп, в 1920-е гг. кооперация между ними и большевиками увенчалась успехом и сохранила свое воздействие и в 1930-е. Басмачи, восставшие против господства большевиков в Центральной Азии, также ценили знания инженеров. В 1920-30-х гг. убийства инженеров и разрушения ирригационных сооружений случались чрезвычайно редко, т.к. перед лицом советского рационирования продуктов они означали бы голод и потерю популярности.
Другой вид преемственности происходит из факта, что новшества в ирригационной системе всегда и везде в мире имеют одинаковые последствия (так утверждает, к примеру, историк Иоахим Радкау в своей книге ?Природа и власть?): с одной стороны, ирригация ведет к расширению полезных площадей и высоким урожаям, с другой ? к повышению уровня грунтовых вод и солености почвы. Эти проблемы существовали еще до 1917 г. и революция в этом плане ничего не изменила.
Хлопок также находился под прицелом русского правительства и до 1917 г. Желание независимости от импорта хлопка привело к масштабным проектам в этом секторе, где ирригация играла важную роль. Для правительства и русских предпринимателей возделывание хлопка было свидетельством успеха колонизации Туркестана. Русский колониализм и хлопок с 1880-х гг. находились в тесной связи. Если для 1930 гг. говорить о хлопке как индикаторе успеха цивилизаторской миссии ? термин, который был создан для описания кампаний культурного освоения колониальной периферии ? то нужно рефлексировать, в каком соотношении сталинизм поздних 1930-х гг. находится с колониальной историей России в Центральной Азии до 1917 г.
2. Центр и периферия
Строительство Большого Ферганского канала в 1939-40-х гг. имело свою узбекскую специфику. В Москве были утверждены все средства на строительство канала, писатели и художники (среди них Сергей Эйзенштейн) как обычно посещали крупные стройки. Несмотря на это, канал являлся и личным проектом Усмана Юсупова. Примечательно, что строительство приходится на ту фазу, когда вследствие высказанной на 18 Партсъезде критики другие крупные гидрологические проекты были заморожены (подробнее см. работы Клауса Гествы). В Узбекистане, напротив, строительство каналов между 1938 и 1941 гг. процветало. Повлияла ли пропаганда этого времени на решимость молодежи 1950-х гг. ехать на освоение казахстанской целины, остается неясным. (Для опрошенных мною людей, решение в пользу целины было скорее желанием использовать новые шансы и работать на великой стройке, независимо от ее местонахождения: в Сибири, на севере или в Центральной Азии).
Обвинять всех функционеров и составителей отчетов из Центральной Азии в ?незнании и недостатке опыта? может привести к излишним обобщениям (противоположные примеры представляет нам фигура Николая Паскукия в Туркменистане, ср. также данные биографии Беккера в тексте, сн. 25). Вопрос модерности сталинизма можно прояснить только через попытку понять, как функционеры беккеровского типа видели свое окружение. Ошеломляющей и интересной является двойственность его размышлений: с одной стороны, он как большевистский сторонник модернизации критикует систему орошения за ее неэффективность, как если бы ирригация в Центральной Азии описывалась сегодня. С другой ? риторикой ?вредителей и врагов? и ?отсталости? он раскрывает себя как растерянный сталинист, который не знает, что делать дальше.
Важнейший вопрос ? который напрашивается на основании выссказываний персонажей моих источников ? вопрос об актерах и их позиции между центром и периферией. Разделение на ?русских?, ?большевиков? и ?узбеков? на основании критериев ?компетенции и прагматизма? не позволяет продвинуться дальше. В сталинском Советском Союзе существовало структурное недоверие между центром и периферией, которое могло быть смягчено только с помощью надинституциональных и надпространственных патронажных сетей. Отношения между центром и периферией не могут быть поняты без этих патронажных сетей. Если в коммуникации внутри этой сети все кроме хлопка теряет свою значимость (как это показано в тексте на примере Сталина), для меня это является индикатором заметного изменения отношений ?центр-периферия?. В этом случае хлопок является не только индикатором успеха цивилизаторской миссии, но и индикатором личностной лояльности внутри сети повиновения. Все вопросы были сведены к экономическому ? к хлопку.
3. Работа и сопротивление
Понятие ?советизация? возникло благодаря перспективе, из которой Сергей Поляков в 1989 г. описал узбекское общество в своей книге ?Традиционализм в современном среднеазиатском обществе?. Он показал, что советская политика модернизации экономики, семейных структур и стиля жизни потерпела поражение. Этот анализ совпадает с западными интерпретациями крестьянских обществ в фазу модернизации, как например в часто цитируемой книге Джеймса Скотта (James Scott) ?Weapons of the Weak? (1985). Скотт описывает, как крестьяне через мелкие акции сопротивления обороняются против больших модернизационных изменений. Реакции крестьянского населения Узбекистана на коллективизацию и продвижение хлопка (после крупных восстаний в период 1929-1932 гг.) четко совпадают с описанными Скоттом образцами. Анализ не позволяет говорить об узбекской специфике сопротивленческих действий. Многие поведенческие практики применялись в русских деревнях, что подробно показала Шейла Фицпатрик. В этом смысле, Узбекистан не ?специфичен?, но ?репрезентативен? для понимания сталинизма
Для ирригации была важна местные способы ее осуществления. Локальные знания всегда использовались советскими инженерами при строительстве каналов. Террор 1937/38 негативно повлиял на локальные знания об орошении, т.к. мирабы целенаправленно преследовались. Традиционно строительство каналов и уход за ними зимой и весной осуществли мужчинами. Коллективизация в этом плане ничего не изменила. Однако, через нее (как и в России) произошло изменение специфически гендерного разделения труда. Это относится прежде всего к требующему больших временных и трудовых затрат сбору хлопка. Источники полны свидетельств, что с конца 1930-х гг. эта работа осуществлялась прежде всего женщинами и детьми. Интересен в этом плане не вопрос, почему мужчины меньше работали на колхозных полях, а вопрос, чем они занимались, пока их женщины собирали хлопок.
Центральным направлением моей работы является анализ взаимосвязи советской национальной политики и истории орошения. Явственнее всего эта взаимосвязь может быть описана через отношения центра и периферии (не только Москва-Центральная Азия, но и Ташкент-узбекские регионы и т.д.). Наряду с развитием национальная политика 1920-х гг. и инвестиции в систему орошения привнесли в Центральную Азию и конфликты. Хлопковая политика 1930-х гг. показала себя чрезвычайно разрушительной. Однако было бы упрощением видеть прямую связь между этим периодом и современной экологической катастрофой в Узбекистане. Экологические показатели начали ухудшаться в регионе в конце 1960-х гг., когда применение машин на строительстве каналов и удобрений на полях стали повсеместной практикой. Также и политические отношения между центром и периферией в эти годы изменились. Этнологи, географы и агрономы изучают эту новую линию развития ? долговременная историческая перспектива, напротив, отсутствует.
|
Протокол обсуждения текста Кристиана Тайхмана ?The Economy of Nationality. Stalinism and Irrigation in Uzbekistan, 1924-1941?
В своей диссертации, посвященной большевистской политике ирригации в Центральной Азии, Кристиан Тайхман концентрирует свое внимание прежде всего на Узбекистане. Ознакомившись с фрагментом его работы, участники дискуссии отметили релевантность темы. Автору удалась увлекательная история, освещающая сталинизм из перспективы периферии и демонстрирующая, насколько развитие на местах препятствовало политике централизации в Советском Союзе. Мы желаем автору успехов на завершающем этапе исследования.
В данном протоколе основное внимание будет уделено (подразумеваемым) слабым местам текста. В общем же участники дискуссии отметили четкую структуру и значимость работы. Критика затрагивает два пункта: определение понятия модерности и аналитический подход автора.
При изучении модерности и ее границ в Советском Союзе нужно принимать во внимание, что собеседники историка (например, составители отчетов НКВД) сами не были свободны от предубеждений и постоянно оперировали шаблонами: модерность была боевым паролем большевиков, притязаниями на власть с характерными цивилизаторскими чертами. Не попали ли и авторы отчетов в плен характерного для того времени дискурса модерности? Советские планы предусматривали одно: принести эту модерность народам Советского Союза. Не просматривается ли здесь принцип стратегического порабощения? Не должен ли был провал советской модерности на периферии (здесь, в случае попыток ирригации) принудительно повлечь за собой ее выключение? Кристиан Тайхман затрагивает эти вопросы, когда позволяет говорить источникам, но сам, по-видимому, остается в плену советского восприятия модерности. Хотя он может убедительно показать, что цивилизаторская миссия в Узбекистане в конце в концов могла быть заменена эксплуатацией, однако, было ли это результатом модерности?
Автор неясно обращается с понятием модерности. Он использует его как для отграничений ?претензий и действительности? советской пропаганды, так и для легитимации советских великих строек. Поэтому наша дискуссия первоначально концентрировалась вокруг этого подразумеваемого раздвоения, которое, по нашему мнению, разрешимо только путем концентрации внимания на действующих актерах. Однако у автора актеры говорят только в заданных системой рамках. Здесь модерность понимается только как дихотомия центра и периферии. Это противопоставление может быть преодолимо через другой подход, который ведет от систем и действий центра к живущим на периферии и пишущим оттуда людям. Более четкая постановка вопросов по отношению к отчетам НКВД, которые описывают традиционные действия местных жителей как ?отсталые?, могла бы привести к новым результатам: модерность для узбеков означала не обязательно новую систему орошения, но в большей степени дальнейшее развитие испытанных способов хозяйствования. Почему большевики не использовали знания периферии ? только ли потому, что они не соответствовали модернистским тенденциям? Были ли большевики вообще способны рефлектировать свои действия и мысли, так как ставшие следствием их мероприятий потери урожая и неправильное освоение земли указывают на то, что в самом советском понимании ?модерности? был заложен ее провал. Или они просто боялись поставить под сомнения свою идеологию? Интересно было бы узнать оценку системы орошения с позиций современных экологических и экономических воззрений.
Если даже борьба против так называемых врагов и была выражением безвластия и ретуширования собственных ошибок, все же цитируемые в тексте персоны (хотя бы Беккер) демонстрируют обыкновенное незнание и недостаток опыта общения с узбеками. Они имели предубеждения, которые однако были релятивированы. Если речь идет о том, что местные переводили воду через дороги, т.е. в небольших масштабах орошение могло функционировать, то прежде всего это видится обвинением в адрес периферии, подтверждением предубеждения в отсталости. Но детальный отчет демонстрирует, во-первых, альтернативные способы орошения, во-вторых, понимание это большевиками, в третьих, прагматизм, которых развивают актеры в условиях навязанной им модерности. Этот способ прочтения позволяет создать более многослойный взгляд на события, чем это сделал К.Тайхман. Узбеки и без того представлены в тексте слабо. Даже если к этому вынудило отсутствие источников, то, как показывает вышеобозначенный пример, позицию ?людей на периферии? возможно выявить. Взгляд между строк вырисовывает контуры человека в истории.
В целом же участники коллоквиума подчеркнули свое желание узнать больше об актерах и от них. Их жизненные миры могли бы дать больше сведений о восприятии модерности, надеждах и идеалах, которые позволят выйти за границы перспективы ?друг-враг?. С другой стороны, истории, которые нам рассказывают актеры в источниках, могут предоставить данные о том, что не было ими упомянуто: что не описывали ?актеры на местах?? Замалчивали ли они что-то, не понимали этого?
Кратко: текст Кристиана Тайхмана вызвал живую дискуссию, которая увела от темы и подошла к вопросу исторических подходов. Решающим поводом для этого было понятие модерности, вызвавшее три вопроса: 1.Что означала ?модерность? для большевиков? 2. Что она означала для узбеков и как они воспринимали ?модерность? большевиков? 3. Что означает модерность для нас, работающих сегодня историков? Тем самым мы выходим на необходимость саморефлексии. Решение проблемы мы видим в исследовании жизненных миров, исходящем из перспективы соответствующих актеров.
Ульрике Шпейнле, Мартин Вэлли, Йорн Хаппель
|
В первую очередь, моя благодарность автору за прекрасно организованный и чётко
сформулированный текст. К сожалению, как неспециалист в проблеме, могу задать лишь
дилетантские вопросы..
1. К вопросу о преемственности курса советской водной политики в Средней Азии.
Правильно ли я понял, что Ризенкампф (и его коллеги-инженеры) попросту продолжили
собственные работы и программы, начатые еще в Российской империи и приостановленные
после революции 1917 г., найдя одобрение им у советского руководства (вплоть до
начала репрессий в 1928 г. и затем после 1933 г.), используя те же методы и
сталкиваясь с теми же трудностями?
2. Что советское руководство считало причиной проблем в Узбекистане.
а) Правильно ли я понял, что статус ?национальной республики? в глазах советского
руководства автоматически связывался с тезисами о периферийности региона и отсталом
?социальном порядке?, о каком бы регионе ни шла речь?
b) Что именно имели в виду советские администраторы, говоря об ?организационных
вопросах? как причине проблем Узбекистана? Отсутствие или малочисленность узбекских
партийных организаций? Недостаточное их влияние на традиционные локальные структуры
? или, напротив, ?сращивание? с последними? Коррумпированность?
c) Какая часть населения Узбекистана (хотя бы примерно в процентном соотношении)
была вовлечена в колхозы в начале и в конце изучаемого Вами периода? Как изменилась
доля колхозников в Узбекистане после проведения ?больших строек?? Вы упомянули
только о ?подавляющей части мужского населения Узбекистана?. Следует ли понимать,
что на колхозных полях работали только женщины и дети?
3. Ваш тезис о провале ?советизации? Узбекистана и интерпретация, в соответствии с
гипотезой Ш.Фицпатрик, ?актов воровства, бесхозяйственности и мошенничества? как
?системы местных соглашений, неизбежных в процессе выживания?, показался мне самым
любопытным в работе. Насколько ?умышленной? или ?стихийной?, насколько
распространенной была такая система? Как участвовали в ней, или как реагировали на
нее локальные, региональные и центральные власти?
Мне показалось, что Вы слишком резко противопоставили друг другу ?приезжих
инспекторов и приезжих государственных чиновников? (выявлявших акты воровства), с
одной стороны, и узбекских крестьян (совершавших эти акты), с другой. Какое место в
этих взаимоотношениях занимали узбекские коммунисты, руководители колхозов и местных
партийных комитетов?
Как я понял из Вашего текста, центральное руководство пыталось бороться с этой
?системой? лишь на уровне республик и регионов, - в поисках причины неудач ?водной
политики? оно обвиняло руководство республики и беспартийных специалистов в
политических преступлениях (антисоветское вредительство и саботаж).
Подвергались ли подобным обвинениям представители местных партийных организаций
(на уровне колхозов и районов)? Или же ?мелкие происшествия и утечки? с участием
членов партии замалчивались вовсе? Или интерпретировались обычно в категориях более
?мягких? (как, например, ?бесхозяйственность?)?
4. Ваш вывод о свертывании в 1930-е гг. курса на советскую модернизацию Узбекистана
и замену его утилитарно-потребительской "хлопковой программой" кажется мне
упрощенным. Утилитарные соображения в советской плановой экономике всегда
корректировались и сочетались с политическими нуждами. Проект ?народных строек? не
был идеей для местного утилитарного применения, и пропагандистский тезис
?Юсуповского? периода (с 1937 г.) не был лишь проявлением ?личного стиля? Юсупова.
Собственно, и решение о строительстве Большого Ферганского канала принимал не
Юсупов, а московское руководство.
Мне кажется, ?культурная кампания? в 1930-е гг. продолжилась, только основным
методом ее стала ?трудотерапия?, ?воспитание коллективным трудом?, которое должно
было наконец пронять выходцев из отдаленных разрозненных общин, до того не
представлявших себе масштаба коммунистического строительства и не связанных с ним.
Лозунг "копая каналы, крестьяне становятся членами социалистического общества,
идущего к коммунизму" ? лишь продолжение лозунгов, под которыми строили
Беломорско-Балтийский канал (ср. высказывания Максима Горького и группы советских
писателей после поездки на Беломорканал: ?преступники в процессе строительства
канала становятся советскими гражданами?), Туркестано-Сибирскую железную дорогу
(Турксиб), ДнепроГЭС, Магнитогорск, БАМ и т.д. Это часть ?большого проекта?
строительства ?нового человека и нового общества? через ?общий труд на общее благо?
(в соответствии с концепцией трудового коллектива как решающего фактора в
социализации личности ? и, кстати, с идеей о труде в коммунистическом обществе как
источнике радости, а не материальной наживы). Собранный хлопок ? это (политический)
критерий успешности коллективной работы, а не только сырье для союзной
промышленности.
|
very informative and impressive, has a lot of good information
Thank you for posting this article!
|
Дорогой Кристиан,
искреннее спасибо за твой текст, который позволил моему представлению о раннесоветской Средней Азии преодолеть рамки ?Белого солнца пустыни? и картинки из Букваря ?Дочь Советской Киргизии?. Действительно, исследования ?царского? и ?советского? вариантов колонизации окраин позволяют ярче представить властные практики и факторы, обусловившие их реализацию. Хотелось бы задать несколько вопросов, которые, возможно, выходят за пределы проекта.
1. Какое место было отведено Узбекистану в общем ряду среднеазиатских территорий? Насколько избирательной была национальная и ирригационная политика центра? Одним из ключевых выводов в тексте является утверждение, что крестьянство Узбекистана не стало советским. Были ли отраженные в тексте механизмы резистенции характерны только для населения этой республики?
2. Мне показалось весьма примечательным использование в советском господствующем дискурсе понятия ?национальная республика? как объясняющего толкования неудач модернизационных программ. Возможно, именно здесь коренится объяснение столь слабого применения в Средней Азии технологий. Хотелось бы узнать также, посредством каких образов Узбекистан презентовался на общесоюзном уровне?
3. Какую роль в описываемых процессах играла ?освобожденная женщина Востока?? Рассматривалась ли данная социальная группа в качестве объекта политики ирригации, резервуара рабочей силы при сборе хлопка или адресата (мотива) пропаганды.
|
Дорогой, Кристиан,
спасибо за интересный текст. Впечатляет четко выстроенная структура проекта, источниковая основа, объем проведенной Вами работы в целом. В связи с этим представляет интерес краткая предистория создания проекта. Как и почему была выбрана данная тема?
В тексте несколько раз упоминается "национальный вопрос". Понятно, что в тексте проекта сложно раскрыть столь обширную тему. Но национальная проблематика "прозвучала" бы, на мой взгляд, более убедительно на фоне приведенных данных о национальном составе Узбекистана в рассматриваемый период. Национальная проблема - лишь один из аспектов взаимоотношений узбекского населения с приезжими инженерами и московскими руководителями.
Желаю успехов в реализации проекта. |
Дорогой Кристиан,
Спасибо за интересную тему и интересный текст. Хочется сразу сделать комплимент за его прекрасную ?организацию?. Легко читается и понимается. Но вопросы все же остаются. Не буду повторять то, что уже высказали коллеги, потому лишь те моменты, которые еще не прозвучали.
1. Из общих впечатлений ? мне показалось, что в тексте довольно мало отражена специфика Узбекистана, за исключением ?хлопка?, ?мирабов? и пары других моментов. Представляется, что до прихода царской и советской администрации в Туркестан с их проектами ирригации там уже существовали определенные сложившиеся отношения, правила, стереотипы по отношению и к воде, и к хлопку, и к этим странным и чужим русским, навязывающим свои проекты. Можно предположить также, что в этой системе отношений ?вокруг воды? какую-то роль играли старейшины узбекских поселений, духовные лица, что в 20-е ? 30-е гг. ?вода? стала одной из ?карт? в борьбе советской власти и басмачей друг против друга.
2. Не до конца ясными остались институциональный и личностный уровни взаимоотношений ?Москвы? и ?Узбекистана?. Для меня, в частности, загадочными остались отношения внутри треугольника: Центр ? Среднеазиатское бюро ? Республиканские органы власти. Проблема раздела компетенций, борьбы интересов и борьбы за власть, каналов влияния, мне кажется, осталась открытой. Тоже касается и ?личностей?, которые связаны с проектами ирригации Узбекистана ? будь то политические личности или инженеры.
3. Предполагая, что этот сюжет ? один из самых трудных, все же хочется упомянуть о том, что интересно было бы узнать об отношении местного населения к русским ?миссионерам? от ирригации и проектам преобразования Узбекистана в ?цветущую пустыню?, о том, как строились взаимоотношения политических руководителей и инженеров, исполнителей среднего и низового звена с местными жителями, тем более, что, как говорится в проекте, власть была вынуждена массово привлекать местных жителей на стройки и ликвидацию затоплений.
4. Не до конца четкой представляется и оценка большевистского проекта по ирригации Узбекистана с точки зрения различных ее последствий и аспектов ? экономических, политических, социальных, влияния на менталитет и повседневную жизнь населения.
Вероятно, какие-то из вопросов просто остались за рамками текста. Тем интереснее было бы увидеть результат в форме монографии или статьи. Желаю успехов,
Ольга Никонова
|
Дорогой Кристиан,
Как переводчице твоего весьма интересного текста, мне, естественно, пришлось изучить его во всех деталях, и я хочу сразу же отметить его хорошую структурированность и корректный подход к источникам. Отдавая должное тому, что, по-видимому, это лишь начальная стадия твоего проекта, я бы все же хотела высказать несколько соображений. Во-первых, не совсем понятно, что в твоей работе подразумевается под "советскостью"? "Локальные соглашения", о которых ты пишешь, на мой взгляд, были характерны для крестьян всей бывшей Российской Империи, с той только разницей, что, скажем, в Средней Полосе России они заключались по другим поводам. В этой связи возникает вопрос ? не существовало ли каких-то гласно или негласно применяемых критериев этого понятия применительно именно к Средней Азии, быть может, обусловленных сугубо национальной, местной спецификой? И, во-вторых, мне кажется, было бы неплохо рассмотреть отражение ирригационной проблематики в более широком общественном дискурсе ? не только на уровне передовых статей центральной прессы, но и кинематографа, театра, художественной литературы ? например, ирригация Узбекистана, эксплуатировалась, в ироничном, правда, виде известным персонажем Ильфа и Петрова в их знаменитом романе "12 стульев" (1927) как типичная тема для произнесения официальных речей. А на рубеже 1920-1930 гг. сложился целый жанр художественной литературы, которую условно можно охарактеризовать как "производственные боевики", живописующие достижения коллективизации и индустриализации, где метафоры "машинерии" чередовались с "цветущими садами", см. об этом, например, Katerina Clark, The Soviet Novel: History as Ritual (Chicago: University of Chicago Press, 1981). Наверняка в них освещалась и среднеазиатские "подвиги".
Желаю новых успехов в осуществлении проекта!
|
Дорогой Кристиан,
22 марта состоялась очная дискуссия о твоем тексте. От имени участников челябинского заседания я благодарю тебя за готовность предоставить Интернет-семинару в высшей степени интересный и поощряющий к размышлениям доклад. Надеюсь, вопросы и комментарии других участников заседания ты получишь от них напрямую, без моего посредничества. Можно рассчитывать также на реакции со стороны внешних русских ?завсегдатаев? нашего форума.
Твой текст я нахожу хорошо структурированным и аргументированным. Но одна мысль представляется мне ненадежной, а именно тезис о переходе Москвы в 30-е гг. от революционного просветительства в отношении среднеазиатского населения к экономическому цинизму (?Поддержка ?отсталых народностей? с помощью культурных кампаний уступила место грубому экономическому диктату. Единственным, что теперь принималось ими в расчет, стал урожай хлопка?). Мне кажется, это утверждение упрощает ситуацию и переоценивает возможности московского руководства произвольно менять политическую линию. Твой тезис игнорирует дискурс, возникший в 20-е и 30-е гг. за пределами Средней Азии, создавший обширную культурную продукцию (включая детскую литературу) и романтизировавший советский восток. Его невозможно было запретить. Если его не учитывать, невозможно понять энтузиазм и живую готовность молодежи в 50-е гг. броситься на хозяйственное и культурное освоение Казахстана. Я бы скорее говорил о том, что в 30-е гг. объем собранного хлопка становится важным критерием успеха цивилизаторской миссии в Средней Азии.
|
|
|
Добро пожаловать!
