|
|
| Текущий проект - Этнографически-антропологический взгляд - Комментарии
Завершающий комментарий Лауры Элиас
Я хотела бы поблагодарить базельских и челябинских коллег за критическую оценку моего текста, а точнее сказать, двух текстов. В то время как челябинцы обсуждали мой самый первый набросок текста, базельцы несколько месяцев спустя ознакомились с полностью переработанным текст, который в этом же виде в ближайшее время будет опубликован в журнале «Фотогешихте» («История фотографии», № 5). Прежде чем перейти к ответам на вопросы и замечания, я бы хотела подчеркнуть, что весьма ограниченный объем статьи (22 тыс. знаков) вынудил меня в значительной степени сократить содержание и ограничиться лишь некоторыми аспектами исследуемой темы.
Со стороны челябинских коллег были высказаны претензии в отношении неясности определения предмета исследования и цели самого текста. В первой версии статьи, действительно, было не вполне четко определено, идет ли речь об анализе исторических источников, о кейс-стади или о представлении теоретических выводов. Моя статья однозначно является конкретным историческим исследованием, базирующимся на текстовых и визуальных источниках – я надеюсь, что в финальной версии текста мне удалось прописать это более четко. В своем анализе я ни в коем случае не преследовала цель выработать генерализованные выводы о русской этнографической и антропологической фотографии.
Критика челябинской рабочей группы касалась и названия («Этнографически-антропологический взгляд: фотографии и визуальное производство знаний в поздней Российской империи»), которое якобы в значительной степени разнилось с содержанием и провоцировало ожидание от текста универсальных высказываний об этнографическом жанре. Я надеюсь, что новое название «Этнографичеки-антропологическое видение: казахи внутренней орды в фотографиях А. Харузина» еще до начала ознакомления читателя с текстом подчеркнет частный характер этого исследования.
По отношению к самому тексту была высказана претензия, что в нем недостаточно контекстуализируются изображения, несмотря на собственные призывы автора к этому в вводной части. Эта претензия мне не совсем понятна, ибо я укладываю образы в контекст их публикации, связывая при этом Харузина с кругами московской антропологической школы. В целом со стороны челябинских коллег было несколько раз подчеркнута необходимость с моей стороны более ясных формулировок, что же я собираюсь исследовать: историю этнографического жанра, перцепцию образов или их роль в науке? В моей диссертации речь идет, конечно, обо всех названных аспектах, ибо они очень тесно связаны друг с другом. С другой стороны, совершенно правомерно замечание о необходимости с моей стороны более четкой фокусировки. В финальной версии текста я более выпукло представила Харузина как частный пример, а также его взаимоотношения с московской школой. Я также учла пожелание более четко сосредоточиться в своем анализе на властных взаимоотношениях между фотографом и объектом. На вполне убедительное предложение со стороны дискутантов в большей степени сосредоточиться на фотографии как инструменте внутри этнографии и на эволюции его применения я могу лишь ответить, что в моем диссертационном проекте это один из основных вопросов. Однако в рамках данной статьи я смогла его затронуть лишь косвенно. Меня также интересуют различные адресаты этих образов, что опять же в статье я могла затронуть лишь вскользь.
В свою очередь базельские коллеги критиковали меня за недостаточное использование существующих исследований о казахах и за отсутствие контекстуализации внутренней орды в историю Российской империи. Оба пункта занимают важное место в моей диссертации, однако при столь кратком установленном объеме текста я смогла сконцентрироваться лишь на встраивании Харузина в его научное окружение и на его конкретных «исследовательских результатах» в отношении внутренней орды.
Затронутое базельскими коллегами переменчивое взаимовлияние между фотографиями и рисунками также является предметом моего интереса, этому будет посвящена отдельная глава моей диссертации. Из концептуальных соображений я была вынуждена сконцентрироваться на определенной подборке изображений. Предложение дискутантов более четко проанализировать взаимосплетение фотографа и ученого я охотно принимаю. Однако в случае Харузина источниковая база представляется мне недостаточной для этого, но я очень надеюсь, что этот пункт я смогу более детально проанализировать в диссертации на других примерах. Кроме того, был задан вопрос, существовали ли «регламенты для проведения научных исследований», которые позволили бы получить информацию о принципе выбора портретируемых. К сожалению, ученые в источниках почти не отражают те вопросы, которые интересуют меня как исследователя в первую очередь. Косвенно московский профессор зоологии А.П. Богданов проблематизирует в своем тексте «Антропологическая физиогномика» (Москва 1878) довольно подробно, что чрезвычайно трудно найти особенно типичный «экземпляр» какого-либо этноса и этот выбор исключительно субъективный.
Заданный базельскими коллегами вопрос, возможно ли написать историю визуальных знаний, например, о казахах без обращения к тогдашним исследованиям об этом народе, занимал меня в последние месяцы. Безусловно, я не могу полностью игнорироваться тогдашние очень стереотипные знания, представленные в текстах, и нуждаюсь в них для интерпретации моих изображений. Вопрос, насколько систематично я могу это делать, я недавно обсуждала с некоторыми коллегами в ходе презентации проекта в Дэвис-центре в Гарварде, в ходе которой я укрепилась во мнении, что мне не следует изначально ставить узкие концептуальные рамки и необходимо сперва глубоко погрузиться в имеющийся материал.
Еще раз большое спасибо за все интересные и плодотворные замечания, особенно за указания на Мартина Хелльмольда, чьи работы я пока оставила без внимания.
|
Обсуждение статьи Лауры Элиас «Этнографически-антропологический взгляд.
Фотографии и визуальное производство знаний в поздней Российской империи»
Предваряя дискуссию следует заметить, что текст Лауры Элиас дискутировался базельской рабочей группой с учетом обсуждения коллег из Челябинска и перспективы опубликования статьи в специализированном журнале «Фотогешихте» (Fotogeschichte). Протокол челябинской рабочей группы, которая обсуждала текст в декабре прошлого года, был в целом доброжелательно-критичный, в свою очередь базельская рабочая группа обменялась впечатлениями от прочтения текста и подвергла его столь же открытой и критической дискуссии.
Представленный текст является главой диссертации Лауры Элиас. Среди множества фотографов центральное место в этом материале занял фотограф Алексей Харузин, не в последнюю очередь из-за благоприятной ситуации с источниками: изучаемые фото-графии еще в то время были опубликованы в сборнике и сопровождались текстами, которые позволяют реконструировать современный эпохе антрополого-этнологический контекст. Для ориентации читателей в тексте приведен исходный тезис диссертационного проекта: исследование посвящено отображению чужого в Центральной Азии в период начального развития фотографии в поздней Российской империи. В центре представленной статьи находится взаимосвязь с историей знания, в настоящий момент вопрос о формах его репродукции привлекает основной интерес докторантки.
Общий интерес участников обсуждения привлекла кратко обрисованная автором про-блематика распространения расовой концепции посредством «либеральной антропологии» московской школы в конце 19 века. Критические замечания были высказаны в адрес используемой вторичной литературы. Автору было указано на существование более актуальных исследований по истории казахов, чем столь часто цитируемая в представленном исследовании работа Марты Брилль Олькотт (Stanford 1987). Были высказаны пожелания более качественной контекстуализации материала как в историю Российской империи под русским господством, так и в исследования феномена номадизма. В течение последнего десятилетия в этом тематическом поле опубликована целая масса англо-, немецко- и русскоязычной литературы.
В ответ на замечание автор возразила, что в центре ее исследования находится не со-временное состояние изучения казахов, а в большей степени дебаты изучаемого перио-да. Этот подход – внимание к производству знания – действительно, очень интересен и может способствовать новым открытиям в этой сфере, но все же не снимает замечания дискутантов о том, что автор должна более четко позиционировать себя в актуальном исследовательском ландшафте.
Участники обсуждения поставили также вопрос о взаимосвязи фотографии с другими изобразительными медиумами, например, зарисовкам или исторической живописью. Можно ли распознать здесь влияние уже существующих традиций на визуальные обра-зы? Данный вопрос спровоцировал сравнение представленного текста с проектом кол-леги Надины Фраермут-Самардчик, плодотворно применившей в своем исследовании о фотографии в оккупированном Сараево принцип «эстетического узнавания» (Martin Hellmold). Можно ли применить эту концепцию к проекту Элиас и продемонст-рировать (не)специфический русский взгляд?
Было замечено, что выбранные изображения в представленном тексте выходят за пре-делы жанра. В комбинации с анализируемым описанием, которое автору хорошо уда-лось, фотографии выполняют как иллюстративную, так и аргументационную функцию. При этом, по мнению участников обсуждения, смешение профессиональных интересов – фотограф как ученый – достойно более детального изучения.
В этой связи было еще раз указано на позицию самого автора текста. Имманентная изображениям интерпретация фотографий без знания контекста (например, имени автора, условий съемки, контекста использования и подписи к фотографии) сложна, если вообще возможна. Это пессимистичная изначальная позиция была воспринята с сожалением. Одновременно участники обсуждения вполне понимают и сложную источниковую ситуацию. Было процитировано универсальное высказыванию Сюзан Зонтаг, согласно которому вызовы визуального анализа возрастают с прогрессом времени. Предположительно, ситуацию мог бы облегчить ответ на вопрос о существовании инструкций, которые, возможно, получали фотографы. Существовали ли вообще «регламенты научных работ», которые позволили бы реконструировать процесс выбора мотивов для изображения? В качестве «небольшой критики» было указано на разницу между теоретико-методологическими понятиями «знаниевые поля» (S. 1) и знание как «изменчивые исторический феномен» (S. 3), которая в этой форме для внимательного читателя остается неясной. Сходный комментарий относится и к дискуссии об эндогенных элитах (S. 13ff): читателю остается непонятной репрезентативность приписывания определенного типа местным элитам. При этом обращается внимание, что именно здесь проходит тонкая грань, за которой исследователя подстерегает опасность заместить аналитический взгляд сегодняшним знанием.
Вопрос о позиции автора привел замкнул круг дискуссии: можно ли создать историю знания без указаний на объективные рамочные условия и без включения научного ме-тауровня современного состояния изученности истории казахов?
В заключении речь шла о преимуществах концептуального подхода истории знания и о том, был ли он убедительно реализован в представленной статье. Дискутанты положительно оценили данную концепцию как возможное решение дилеммы, создаваемой источниковой базой. Он может также способствовать различию между полями знаний этнографии и антропологии. Однако здесь возникает опасность, что фотографии могут приобрести чисто иллюстративный характер. Его можно было бы сопроводить демонстрацией мультипликативного характера использования образов (выставки, публикации и т.д.). С другой стороны, историзация применения образов неизбежно станет шагом прочь от анализа имманентных фотографиям образов.
|
ПРОТОКОЛ ОБСУЖДЕНИЯ ТЕКСТА
Л. Элиас
Челябинск, 23.12.2014
Участники обсуждения оценили интерес Лауры Элиас к теме производства знаний и становления «наук о человеке» в поздней Российской Империи. Проблематика такого рода требует не только исследовательской смелости, но и основательной теоретической и источниковой подготовки. И.В.Нарский, знакомый с диссертационным проектом Лауры и ее прежними текстами, указал на ее явное продвижение в плане освоения инструментария визуалистики, (пост)колониальных исследований и формирования общей исследовательской стратегии. Челябинские читатели текста отметили хорошее знакомство автора с концептуальными построениями визуальных исследований, социологии знания и социального конструирования, хотя, вероятно, в данном тексте – для придания ему большей органичности и учитывая его содержание – следовало бы особо отметить конструирование «инаковости», знания об «ином» или как-то более явно обозначить место этого фрагмента в структуре проекта.
Вместе с тем, у челябинской группы возникло множество вопросов, часть которых были общими для всех дискутирующих.
Так, практически всем показались недостаточно определенными объект и цель данного текста, на что именно он направлен – на анализ исторического источника, изучение case study этнографа Харузина или выведение неких теоретических обобщений? В связи с этим возникли и сомнения в корректности заголовка. Также, по общему мнению, доработки требует и применяемый понятийный аппарат. В работе неоднократно подчеркивается необходимость контекстуализации знания и средств его производства и формирования, но если в отношении собственно знания автор дает пояснение, какое именно понятие знания будет использовано, то конкретизация понятия контекста полностью отсутствует.
Помимо «общих» замечаний, ниже воспроизводятся вопросы и комментарии отдельных участников, которые, на наш взгляд, требуют пояснения или уточнения и могут быть полезны автору для дальнейшей работы над проектом.
Гаяз Самигулов.
У меня много претензий к тексту, но озвучу лишь самые основные. Прежде всего, мне представляется неудачной сам выбор точки отсчета для контекстуализации этих снимков, возможно, этим объясняется и несоответствие заголовка предложенного текста и его содержания, несмотря на обширное теоретическое введение.
Автору в первую очередь следовало бы определиться с функциональной принадлежностью фото, сделанных, Харузиным, ибо уже в те годы проводилась совершенно четкая разница между антропологическими и этнографическими изображениями – «антропологические» фото, зарисовки и текстовые описания фиксировали телесные, антропометрические особенности, в то время как «этнографические» - культурно-бытовые различия. При этом ни те, не другие не преследовали цели показать какие-то индивидуальные особенности объектов, их задачей было выявление общих черт, на основе чего можно было выстроить какое-то научное обобщение. Задачи демонстрировать «личность» или «индивидуальность» перед ними просто не ставилось. Другими словами, у этих фото было изначально заданное инструкцией функциональное назначение, поэтому искать в них в них колониальный посыл некорректно. Весьма сомнительным здесь мне представляется и предъявляемый Харузину критерий «репрезентативности» - на момент съемки это понятие было нерелевантно, поскольку появилось значительно позже, а вместо него использовался критерий «достаточности», который имел несколько иной смысл и мог меняться в зависимости от накопления сведений и расширении научного инструментария.
И, наконец, не слишком ли амбициозно говорить о формировании «этнографически-антропологического взгляда» на основании работ одного автора, без сравнения с другими исследованиями того времени? Возможно, имело бы смысл превратить данный текст в «кейс», корректно обозначив это в заголовке.
По мнению Андрея Романова и Александра Фокина, Л.Элиас упрекает Харузина в том, чего не делает сама. Излагая общий «событийно-исторический и идейный контекст» времени, в которое были сделаны рассматриваемые фото, она не контекстуализирует и не историзирует социальную технологию съемки, не рассматривает особенности «власти фотографа», характерные для того времени – например, возможность принуждения по отношению к «инородцам» в отличие от русских.
Эту мысль продолжила и Ольга Никонова, предложившая обратить более пристальное внимание на то, как для получения «материала» этнографы и антропологи в своих исследованиях обходили межкультурные сложности (например, для съемок «обнаженной натуры»). Также, по ее мнению, плодотворным для данного исследования мог бы стать ракурс истории превращения фотографии в инструмент и методический атрибут этнографии как становящейся науки – ведь эти процессы в Российской Империи происходили параллельно
По мнению Игоря Нарского, совершенно очевидно, что в данном тексте Лаура исходит из теории Андреаса Каппелера о воображаемой инклюзии – о распространении российской социальной системы на «инородцев», а затем – о создании привилегированных групп в рамках уже внутренней эксклюзии. Но российский имперский дискурс отличался от европейского. Поэтому не вполне понятно использование термина «имперские сословия» применительно к России и тезис о невозможности «невоображаемого» включения в них инородцев – евреи, например, практически сразу и принудительно были отнесены к сословной категории мещан. В Российской Империи в рамках сословной структуры находились все, вне ее не было ни одной народности, но для каждой территориально-этнической общности имелись особые правила и установки, на практике воспроизводящие сословную систему на различных локальных уровнях. Доказательством этого служат многочисленные правительственные документы – в применении к той же Букеевской орде, например, серия «Управление степным краем».
Как заметили Ю.Хмелевская и В. Ковин, автор заявляет о намерении рассмотреть роль фотографии как практики (вос)производства этнографическо-антропологического знания. Однако у этого знания множество уровней и аспектов – знание экспертное/научное и обыденное, начальное и «продвинутое», оно может нести просветительскую и воспитательную нагрузку и т.д., иметь различные ареалы циркуляции и аудитории восприятия, каждая со своей «оптикой», культурными фильтрами, ритуалами и запросами. Подтверждением чего, кстати, служат и сами упоминаемые работы Харузина, одна из которых (отчет) написана в большей степени для коллег-«профессионалов», а вторая (путевые очерки) – для явно более широкой «читающей» публики, желающей получить информацию от «авторитетной» инстанции . Неясно, учитывались ли автором эти моменты при анализе.
Несмотря на то, что всем участникам дискуссии ясно, что данный текст – всего лишь фрагмент более объемного проекта, челябинская группа все же считает необходимым обратить внимание на структуру и логику этой части исследования, более четко обозначить его цели и задачи. Изучение ли это истории жанра этно-антропологической фотографии в Российской Империи? Анализ восприятия визуальных образов аудиторией? Роль визуальных свидетельств в становлении науки и изменение представлений о них как о научных аргументах? Инструментализация фото для создания образов «чужого» или «иного»? - и уже от этого определить контекстуальные рамки, «рабочие» понятия, основные и вспомогательные источники.
Челябинская группа желает автору успехов в дальнейшей реализации проекта!
Составитель протокола Ю.Ю. Хмелевская
|
|
|
Добро пожаловать!
