Архив

Военный опыт и конструирование советского патриотизма

11.03.2005, 15:11

О.Ю.Никонова

Военный опыт и формирование советского патриотизма

Введение

События 1917 г. в Российской империи, по мнению Ленина, были лишь прологом к мировому революционному пожару. Европейская и мировая история стали, однако, развиваться по другому сценарию. ?Запаздывание? мировой революции в значительной степени определило дальнейшую историю советской республики. Начиная с 1918 г. и вплоть до окончания Второй мировой войны большевики неоднократно оказывались перед выбором: социалистическая революция или выживание советского государства. Очевидно, к ?переломным? моментам можно отнести заключение Брестского мира, образование СССР, предвоенный политический кризис 1939 г., роспуск Коминтерна во время Второй мировой войны. Перефразируя название знаменитой ленинской работы 1918 г., можно сказать, что речь шла о выборе философского порядка: государство или революция? В свете этой дихотомии предвоенная советская история демонстрирует явный приоритет ?государства?. Тот факт, что одна из самых радикальных революционных партий России начала ХХ в., придя к власти, оказалась ?в плену? государственной идеи, может показаться неким историческим парадоксом. Разобраться в этой ?парадоксальной истории? я попытаюсь, сфокусировов взгляд на 1930-х гг., обозначивших поворот к ?государственности? на уровне ?большой? политики, заложивших основу новой советской идентичности ? советский патриотизм, ставших решающим этапом в подготовке советского государства к испытанию ?тотальной? войной.

Советский патриотизм как альтернатива национализму

Представляется, что советский патриотизм можно рассматривать в качестве ?альтернативы? национализму, сконструированной сталинским руководством в 1930-е гг. Целый ряд критериев, ключевых для понимания возникновения и сущности современного национализма, ?работают? и в случае советского патриотизма. Речь идет, например, о таких характеристиках советского патриотизма как мобилизующая и интегрирующая функции, о таких условиях его формирования как наличие общей территории (территория бывшей Российской империи, за исключением Польши, Прибалтики и Финляндии), ядра в виде политико-государственного союза (формально федеративный СССР) и катализирующего фактора войны (Вторая мировая война). Война между СССР и Германией, получившая в СССР название ?Великой Отечественной войны?, может считаться как ?ускорителем? формирования советского патриотизма, так и решающим этапом в этом процессе.

Важнейшим критерием, указывающим на альтернативный характер советского патриотизма, является, пожалуй, приоритетная роль этого феномена в формировании идентичности огромного человеческого сообщества, проживавшего на территории от Бреста до Владивостока. Можно предположить, что на протяжении 1930-х ? 1940-х гг. советский патриотизм постепенно становится медиумом, посредством которого многонациональное советское ?социалистическое? государство превращается в ?высшую ценность? (Langewiesche 2000), ради которой, подобно национализму, шли на смерть и тяжелые испытания. Советский патриотизм превращается в матрицу, которая определяла особенности мировосприятия и поведения людей, ?навязывала? способы истолкования прошлого и окружающей действительности.

В отличие от национализма, знавшего ?досовременные? формы, советский патриотизм был достаточно ?молодым? и, как показали 1990-е гг., недолговечным феноменом. Подробный анализ причин этой недолговечности останется за рамками данного исследования. Я сосредоточусь в настоящий момент на особенностях ?рождения? советского патриотизма, нежели его ?смерти?.

Советский патриотизм был идеологическим конструктом, достаточно противоречивым по своей сути. Он эклектично объединил в себе риторику пролетарского интернационализма и русского национализма (по мнению некоторых историков, великорусского шовинизма), революционный пафос и буржуазные добродетели, мифологию имперского прошлого и мифы, рожденные революцией и гражданской войной. Советский патриотизм оказался грандиозным ?воспитательным? проектом (Oberländer 1990), успеху которого (пусть даже кратковременному) способствовала специфика исторического контекста: перманентное состояние внутреннего раскола советского общества, поддерживавшееся властью в межвоенный период, и ?ожидание? будущей тотальной войны. Эти две ?войны? ? война ?внутренняя? и война внешняя ? придали проекту ?советский патриотизм? мощный интегративный потенциал и мобилизующую силу.

Советский патриотизм в контурах ?большой? политики

В апреле 1925 г. на XIV партийной конференции была принята резолюция, признавшая принципиальную возможность и необходимость построения социализма силами одной страны. Позднее И.Сталин неоднократно возвращался к этой резолюции в полемике со своими политическими оппонентами. В одной из своих программных статей 1926 г. (?К вопросам ленинизма?) Сталин определил признание возможности социалистического строительства в СССР без активной поддержки международного пролетариата (мировой революции) как появление у советских людей ?перспективы?. Это выражение, употребленное Сталиным, символизировало важные изменения, произошедшие во властном дискурсе и политике советского руководства. Восстановление недостающего ?исторического времени? ? социалистического будущего, появление самостоятельной, независимой от мировой революции исторической перспективы, вероятно, можно интерпретировать как своего рода исторический ?прогноз? (Koselleck 2000), оказавший непосредственное влияние на текущую политику советского руководства и советское прошлое. Советское государство с этого момента обрело некую экзистенциальную автономность, историческую самоценность и политическую самодостаточность. Общая историческая перспектива ? социализм ? должна была стать интегрирующим фактором советского общества и в этом качестве ? движущей силой политики современности. Все, что не вписывалось в эту перспективу, должно было ?отмереть? или быть ликвидировано.

Новый этап истории советского государства, обозначенный в середине 1920-х гг., постепенно обретал свои характерные черты в ?большой? политике. На рубеже 1920-х ? 1930-х гг. наметились изменения в национальном вопросе: курс на ?коренизацию? сменился усиливавшейся централизацией. На теоретическом уровне новшество подкрепляла сталинская сентенция о ?социалистической нации?, существование которой неизбежно в условиях враждебного капиталистического окружения (Hildermeier 1998; 477). На уровне политической практики ? выразилось в смене национальных элит (борьба против ?националистических? уклонов и репрессии, с одной стороны, и ?прикармливание? местной бюрократии, готовой проводить политику ассимиляции, с другой стороны)(Bremmer 1993) и ?культурном? империализме (насаждение русского языка, борьба с национальными культурными традициями под лозунгом борьбы с ?отсталостью? и др.) (Baberowski 2000).

1934 г. ознаменовался изменением политики по отношению к прошлому. Постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР о разработке новых школьных учебников любопытно не только призывом к изложению истории в ?занимательной? форме, но и появлением термина ?гражданская история?.

Советский патриотизм и военный опыт

Исследование современного национализма показало, что кризисные ситуации, и в первую очередь войны, относятся к факторам, ускоряющим формирование идеологий, на базе которых складываются идентичности. С этой точки зрения, Великая Отечественная война СССР оказала решающее влияние на складывание советского патриотизма. Одновременно можно утверждать, что ?форсированное? конструирование советского патриотизма приходится, пожалуй, уже на предвоенный период, когда будущая война вошла в ?кровь и плоть? советской повседневности и в значительной степени определила ?горизонты ожидания? (Koselleck 2000) советского политического руководства и обычных людей. Неразрывность категорий ?ожидание? и ?опыт?, показанная Р.Козеллеком, позволяет предположить, что ожидание новой мировой войны неизбежно актуализировало опыт прошлых войн в анализируемом ?настоящем?. События 10-20-летней давности ? Первая мировая и гражданская войны ? представляли собой тот ?кладезь? военного опыта, который в сочетании с ?ожиданием? войны в будущем определил патриотический дискурс в СССР 1930-х гг. ?Взаимоотношения? трех войн и способы их влияния на конструкт ?советский патриотизм? представляют собой достаточно сложный феномен.

?Военное поколение?. В 1930-е гг. все еще в активном возрасте находилось ?военное поколение? ? поколение прошедших Первую мировую и гражданскую войны (1). Это поколение составляло ?целевую? группу военной политики государства: на V съезде Советов военнообязанными были признаны все подходившие по классовому признаку и политически лояльные мужчины от 18 до 40 лет. Помимо вероятного участия в будущей войне, упомянутая категория людей являлась объектом ?воспитательной? работы государства, направленной на формирование комплекса прав и обязанностей гражданина государства современного типа. В совокупности с юношами призывного возраста, не имевшим боевого опыта, ?военное поколение? должно было в случае будущей войны составить армию ? ?физическое воплощение нации и симолическое братство солдат-граждан? (Sanborn 2003). С точки зрения ?большой? политики, в том числе в сфере военного дела, важно, что советские руководители 1930-х гг. и военное руководство страны также принадлежали к ?военному поколению?, многие (а среди военных ? подавляющее большинство) были непосредственными участниками боевых действий (2).

Насилие и дисциплина. В опыте будущих вершителей судеб ? большевиков ? и рядовых участников событий двух войн запечатлелись черты, ставшие впоследствие базовыми характеристиками мировых тенденций развития в XX в.: первые признаки тотальной войны с ее массовыми армиями, тотальной мобилизацией общества для нужд нации, масштабное применение насилия, в том числе против определенных этнических групп, опыт армейского организма с его подавлением индивидуальности и дисциплиной. В контексте военного опыта достаточно логично поддается интерпретации пронизанная насилием политическая практика большевистского (в том числе послеленинского) руководства (Beyrau 2003) вплоть до достижения общественного компромисса через насилие (пример в сфере национальных отношений ? образование СССР). Борьба против ?партизанщины? в годы гражданской войны и усиливающийся большевистский дискурс о дисциплине в ленинский период развились в период раннего сталинизма в целую систему унифицирующе-дисциплинирующих мероприятий (все виды борьбы с инакомыслием, социальное выравнивание общества путем репрессий против целых общественных групп, усиление тотального контроля за обществом и, наконец, русификация). Армия в числе прочих институтов превратилась в мощный инструмент ?перевоспитания?, унификации и дисциплинирования (von Hagen 1990).

Военный опыт и военное строительство. Стратегический и оперативный опыт Первой мировой и гражданской войн стал ?полем битвы? между двумя группами советских высших военных руководителей. Война позиционная или маневренная, оборонительная или наступательная, механизированная или конная ? эти вопросы обозначили водораздел между ?военными специалистами? (бывшими царскими генералами и полковниками, перешедшими на сторону Советской власти) и ?красными командирами? (низшими армейскими офицерами времен Первой мировой, сделавшими карьеру в Красной армии в годы гражданской войны). Как дань социалистической идеологии и результат сложной экономической ситуации к этим вопросам присоединилась и проблема милиционной или постоянной армии (3). Дебаты между военными, на первый взгляд, на узко-профессиональные проблемы, оказали самое непосредственное влияние на формирование советского патриотизма. ?Военными специалистами?, исследовавшими катастрофический для России опыт 1914 ? 1918 гг., был поднят вопрос о роли моральной устойчивости и боевого духа армии как важнейших факторов победы в условиях современных массовых войн (4). Именно слабая моральная устойчивость русских войск в годы Первой мировой войны стала, с точки зрения ?военспецов?, одной из важнейших причин неудачных боевых действий на Восточном фронте. Русские солдаты, будучи сравнительно хорошо обученными и дисциплинированными, проигрывали противнику в своей готовности умирать ?За Веру, Царя и Отечество? в критических ситуациях. Наличие некоего интегративного идеологического концепта ? в понимании военных это должен был быть патриотизм ? было единственной возможностью избежать катастрофы в будущей войне.

Армия. В середине 1920-х гг. советское государство перешло к ?смешанному? типу формирования армии: кадровые части (ядро армии) должны были сочетаться с территориальными (вариация милиционной армии). Первые призывы военнообязанных мирного времени показали, что будущие солдаты Советской Республики (в первую очередь крестьяне, призванные в территориальные части) были неподготовленной почвой для распространения среди них каких бы то ни было идей ? интернациональных, национальных или патриотических. В служебных отчетах они характеризовались как призывники с низким ?культурным и политическим уровнем?, что выражалось в ?религиозности?, ?национальном антагонизме?, большом количестве неграмотных (Sanborn 2003, 58). Межвоенный период ? свидетельство попыток советского руководства создать эффективную и боеспособную армию, в равной степени сочетавших традицию и новацию. Военная реформа 1924 ?1925 гг. (реформа М.Фрунзе) законодательно закрепила, как показал Дж.Санборн, армию ?национального? типа (то есть призванную защищать интересы политического сообщества на определенной территории ? СССР, а не мировой революции), формируемую из ?граждан СССР? с целью защиты государственной территории. Служба в армии была признана ?правом? всех граждан советского государства. Классовый принцип нашел свое выражение в лишении нетрудовых элементов права защищать государство с оружием в руках (Sanborn 2003, 60). Комплекс привилегий, связанных со званием военнослужащего, и мероприятий, ориентированных на изменение социального и культурного статуса военнослужащего после службы в армии (обучение грамоте, овладение дополнительной профессией, политическое образование, возможность вступления в комсомол или партию и др.), повышали престиж военной службы и делали ее привлекательной для рабочей и крестьянской молодежи (von Hagen 1990). В большевистском дискурсе армия получила наименование ?школы коммунизма?. В 1930-е гг. армию с равным успехом можно было бы назвать и ?школой патриотизма?, учитывая сочетание социалистической идеологии с элементами патриотического воспитания в работе армейских политорганов, что было показано М.фон Хагеном.

Военизация гражданского населения. Признаки тотальной войны, проявившиеся в 1914 ? 1918 гг., в корне изменили отношение к понятию мобилизация. Для военных вовлеченность всей нации в войну означала в первую очередь превращение всего мужского населения страны (а в наиболее радикальных вариантах ? и женского) в хорошо обученные боевым навыкам и морально стойкие резервы действующей армии. В СССР проект военной подготовки гражданского населения получил название ?военизация? (отказ от принятого в западных странах термина ?милитаризация? был призван подчеркнуть отличие советских методов работы с гражданским населением от буржуазных). В вопросе ?военизации? населения и ?военные специалисты?, и ?красные командиры? проявили редкое единодушие. Первый опыт ?военизации? пришелся на период гражданской войны, когда была создана организация Всевобуча (Всероссийской военное обучение). Во второй половине 1920-х гг. дело ?военизации? было передано в руки формально общественных организаций, созданных, возглавлявшихся и контролировавшихся ведущими советскими военачальниками межвоенного периода. В 1927 г. целый ряд таких организаций парамилитаристского характера был объединен в общесоюзное общество Осоавиахим (Общество содействия обороне, авиации и химической промышленности). Именно осоавиахимовские организации, как мне представляется, объединили в себе результаты профессионального анализа опыта Первой мировой мировой войны (тенденции развития способов ведения боя, применения боевой техники, способы мобилизации гражданского населения), смелые фантазии военных в отношении будущей войны и прагматические планы допризывной подготовки молодежи. Для гражданского населения обоих полов они стали ?местом? приобщения к почетному ?делу вооруженной защиты СССР (социалистического отечества)?, обучения боевым навыкам и навыкам ?соучастия? в защите страны в будущей тотальной войне, ?школой? героизма и любви к социалистической Родине, альтернативной (профессиональному спорту) возможностью заниматься спортом и исповедовать здоровый образ жизни.

Инструментализация военного прошлого России/СССР

История войн является важным компонентом патриотического ?воспитания?, представляя собой актуальную для государства, власти и общества интерпретацию таких понятий как ?родина?, ?героизм?, ?нация?. В образе исторических персонажей она демонстрирует вечную оппозицию ?свой-чужой?, формируя или актуализируя образы ?врага?. Можно предположить, что в момент форсированного конструирования ?советского патриотизма? востребованность истории войн должна была резко возрасти. С точки зрения коммеморативной культуры и исторической памяти, Первая мировая и гражданская войны представляют собой два резко отличающихся феномена. Первая мировая война, будучи примером катастрофического военного поражения и национальной трагедии, была фактически предана забвению в советском государстве. В большевистском дискурсе и официальной истории 1930-х гг. Первая мировая война присутствовала как война империалистическая и несправедливая (по ленинской классификации). Национальные образцы толкования были элиминированы, уступив место марксистским интерпретациям. Одна из немногих попыток организации обсуждения опыта Великой войны, выходящего за пределы узко-профессионального круга, и призыв к формированию мемориальной культуры Первой мировой войны, исходившие от Военно-исторической комиссии, не увенчались успехом. Гражданская война, напротив, была глобально инструментализирована, превращена в ?миф о происхождении? Советской власти, призванный легитимировать саму власть и дальнейшее существование советского государства. В 1930-е гг., отмеченные стремлением сталинского руководства найти основу для объединения советского общества и пигмалионовым трудом по формированию советской идентичности, мифотворческая работа вокруг гражданской войны приобретает особый размах. В литературе (Щорс, Лазо, Котовский), киноискусстве (Чапаев), массовой песне (Буденный, Щорс, Орленок) воплощается целый пантеон ?народных героев? периода гражданской войны, каждый из которых должен был недвусмысленно предлагать читетелю, зрителю или слушателю схему/образ для самоидентификации. В планы ритуализированных праздничных мероприятий, приуроченных к различным юбилейным датам революции и гражданской войны, включались вечера воспоминаний красноармейцев и красных партизан. Бывшие красногвардейцы и красные партизаны превратились в особую социальную группу, функции которой фактически свелись к ?репрезентации? памяти о гражданской войне, а привилегии которой были законодательно закреплены (5). Несмотря на то, что усилия властей в сфере мифотворчества и ?конструирования? памяти о гражданской войне не всегда совпадали с тенденциями коллективного воспоминания/забывания (Нарский 2001), проект создания мифа о гражданской войне можно признать успешным (детская народная игра ?В Чапаева?, популярность массовой песни о гражданской войне, вышедшая за рамки сталинского периода, молодежная инициатива по организации походов ?по местам боевой славы гражданской войны?, широко распространившаяся по стране в 1930-е гг. (6) и др.). Интерес власти к военному прошлому России/ СССР наконец перешагнул и границу 1917 г. ? дореволюционное прошлое было также частично ?реабилитировано?. Эпизоды русской истории, дававшие обильный материал для героизации ? Ледовое побоище или Отечественная война 1812 г. ? были экранизированы, а в школьные учебники возвращены имена Александра Невского и Михаила Кутузова. ?Новое? героическое прошлое СССР не было исключительно русским. В ?братских республиках?, особенно в таких крупных и значительных как Украина, нашлись свои ?герои?, имена которых вошли в общесоюзные учебники (например, князь Даниил Галицкий или Богдан Хмельницкий) (7).


Конструктивные элементы советского патриотизма

Представляется плодотворным проанализировать советский патриотизм в рамках структуралистского подхода ? как некую систему, составленную, на первый взгляд, из трудно совместимых элементов. Несмотря на эклектизм, советский патриотизм в своей завершенности представлял из себя нечто большее, чем каждый элемент в отдельности, и потому оказался достаточно устойчивым.
Архетипические (традиционные) элементы. Немецкому слависту Х.Гюнтеру удалось убедительно показать, что в середине 1930-х гг. в СССР, наряду с коммунистической идеологией формируется новый дискурс. Если воинствующий марксизм-ленинизм с его риторикой классовой борьбы, социалистической и мировой революции предназначался для презентации вовне, то новый дискурс был ориентирован в первую очередь на советских людей, представлял собой комплекс идей и способов коммуникации для ?внутреннего употребления?. Стержнем последнего был топос о ?большой семье?, экстраполированный на все сообщество людей, проживавших в СССР (Günther 1993, 2000). Топос ?Семьи? вобрал в себя и национальную составляющую, что эксплицитно присутствует в советском дискурсе 1930-х гг. в метафорах о ?братской семье народов?, ?братских республиках? и др. Образ вождя мирового пролетариата, культивировавшийся в ранней Лениниане, в применении к Сталину трансформировался в образ ?Отца?. Визуализированный образ Сталина, как показывает анализ В.Бонелл, в 1930-е гг. все более приобретал черты ?простого человека?, мудрого главы семьи (Bonell 1997). И даже главный персонаж Ленинианы, все более отодвигавшийся в мифическое прошлое и принимавший черты ?Предка?, также переместился в общечеловеческое измерение (доброта, любовь к детям и к семье, мудрость, заботливость), что с максимальной силой проявилось в циклах детских рассказов о Ленине. Архетип Матери (топосы ?Родины?, ?Страны?, ?Москвы?) наиболее ярко, с точки зрения Х.Гюнтера, представлен в массовой песне межвоенного периода. По своей символике он приближался к языческим представлениям о ?Земле? как о материнском начале в мире и перекликался с православной традицией почитания Богородицы, подчеркивавшей ее материнскую сущность, а не постулат о девственности, более характерный для католичества. Топос ?Большой семьи? по своей семантике наиболее приближается к пониманию патриотизма, основывающемуся на пересечении категорий частного мира (?семья?, ?малая родина?, ?отечество?) и большого территориально локализованного человеческого сообщества (?страна?, ?родина?, ?нация?).

Мифологическое (героическое) в советском патриотизме. Большевистская социальная инженерия привела в межвоенный период к усилению социальной однородности советского общества. Классовые категории, ранее лежавшие в основе ?приписываемой идентичности?, в 1930-е гг. все чаще уступают место иным критериям (Фицпатрик 2000). Будучи ?детьми? одной большой страны, жители СССР имели шанс оказаться в числе ?лучших сынов и дочерей?, вступив в ряды ударников труда, стахановцев, став ворошиловским стрелком, полярным летчиком и, наконец, героем Советского Союза. Героическая составляющая советского патриотизма являет собой сплав мифологической символики, романтического идеализма, ницшеанства и актуальных представлений о маскулинности и феминности (Günther 1993). Событийный ряд, на основе которого формировалась мифология советского героизма, включает себя рекорды А.Стаханова, эпопею освобождения ледокола ?Челюскин?, трансатлантические перелеты В.Чкалова и Г.Байдукова, рекорды П.Осипенко и М.Расковой. После ?рождения? рекорды ?простых необыкновенных людей? (Сталин 1933) начинали жить самостоятельной жизнью, повторяясь в ритуализированной форме и множась в геометрической прогрессии на всей территории СССР (примеры лыжных переходов, эстафет и автопробегов на Урале) (8). Советский герой воплощал собой некий идеальный тип ? аскета, здорового физически и нравственно человека (мужчины или женщины), представителя народа, преодолевающего обыденность и поднимающегося над повседневностью в труде, спорте или бою. В работе осоавиахимовских организаций героизм приобретал милитаризированные черты, что в мероприятиях, имитировавших героические поступки, проявлялось, например, в использовании противогазов в ходе тяжелых зимних лыжных переходов, ударничестве в противогазах, обязательности сдачи норм по стрельбе или парашютным прыжкам для стахановцев и др. События на озере Хасан стали мощным импульсом в развитии этой тенденции, совместив образы героя и защитника Родины (пример писем молодежи с просьбой о зачислении в армию или военные училища) (9).

Социалистический (универсалистский) дискурс. Социалистическая идеология образует следующий элемент советского патриотизма, будучи неотъемлемой частью советского дискурса 1930-х гг. Практика сталинского руководства неизменно опирается на интерпретации ленинских высказываний и марксистскую риторику. Во второй половине 1930-х гг. социализм из отдаленного будущего превращается в советское ?настоящее?, что законодательно закрепляется советской Конституцией 1936 г. Победа социализма в отдельно взятой стране не изменила, однако, универсалистских претензий русских большевиков сталинского толка. В юбилейных выступлениях по поводу очередной годовщины Октябрьской революции, Сталин регулярно прибегает к испытанному топосу ?международного значения? революции, достигая двоякую цель: во-первых, в очередной раз постулируется неизбежность социалистической революции в других странах после того, как однажды цепь капитализма уже была прорвана и, во-вторых, само существование СССР выступает как самодостаточное доказательство верности советского руководства делу мировой революции, интернационализму и мировому пролетариату (Сталин 1939). Сохраняя свою революционность для внешнего мира, социалистическая идея для внутреннего употребления была реинтерпретирована в сторону усиления интегративности. Ослабление антагонистичности советского общества, настойчиво пропагандировавшееся в советском дискурсе середины 1930-х гг., создавало платформу для объединения всех ?граждан? СССР в рамках большой социалистической семьи. Топос ?Большой семьи?, уже упоминавшийся выше, создавал условия для ассимиляции социалистической идеи всеми слоями и социальными группами населения.

Советский патриотизм как интеракция

Возвращаясь к ранее высказанной мысли о том, что советский патриотизм представляет собой явление, альтернативное национализму, обратим внимание на отличия этих феноменов. Если национализм чаще всего интерпретируется как идеология современного типа, то советский патриотизм видится скорее ?контекстом?, рамками коммуникации между властью и обществом. Эти контекст был сконструирован и предложен властью, но опирался на архетипические черты массового сознания, присущие в значительной мере традиционному мультиэтническому сообществу СССР. Несмотря на апелляцию к традиционным стереотипам и интерпретационным моделям, советский патриотизм был достаточно современен. Актуальность и современность советского патриотизма проявилась в способе, которым происходила реинтерпретация архетипических мотивов ? современная социалистическая идеология, современный ?прогноз? тотальной войны, и, наконец, современный технократически-милитаризированный антураж героизма. Эклектизм советского патриотизма на самом деле обернулся возможностью для каждого гражданина СССР найти свой элемент, позволявший ему соединить свое частное бытие с ?предложением?, исходившим от власти. С этой точки зрения, советский патриотизм выступал как способ присвоения индивидуумом (группой) власти.

Примечания

1. В середине 1930-х гг. представители последнего призыва (1898 г. рожд.), проведенного Временным Правительством, достигли возраста 36-37 лет.
2. По данным особой комиссии РВС СССР на 1926 г. 75% старшего комсостава были участниками двух последних войн. См.: РГВА. Ф. 33989. Оп. 1. Д. 16. Л. 5.
3. Идея милиционной армии стала особенно популярной в середине 1920-х гг. и нашла свое практическое воплощение в военной реформе 1925 г., автором которой был М.В.Фрунзе. Именно тогда в СССР был введен смешанный тип армии - из территориальных и кадровых частей. Возврат к традиционной кадровой армии произошел во второй половине 1930-х гг.
4. Проблема моральной устойчивости и боевого духа армии была впервые тематизирована в трудах сотрудников Военно-исторической комиссии по изучению опыта мировой войны, созданной в 1918 г. и состоявшей из ?военных специалистов?.
5. Эти факты можно проследить на материалах фондов бывших красногвардейцев и красных партизан. См.: ОГАЧО. Р-220. Д. 696.
6. Cм., например, материалы по организации перехода Макеевка-Перекоп: РГВА. Ф. 39352. Оп. 1. Д. 10. Л. 21 и др.
7. Особенностью национальных героев была их ?политическая корректность? ? их военные усилия в прошлом должны были быть ?центростремительными?, направленными на объединение с русскими землями, а не борьбу против них (пример антигероя ? Мазепа). В данный момент пока трудно сказать, что более адекватно отражает ситуацию 1930-х гг.: интерпретация этой ?реконструкции? национальных историй в контексте идеи: сталинский СССР ? империя современного типа отсюда и положительная интерпретация ?цивилизующей? роли русского ядра Московского царства или Российской империи) (см. Екельчук 2002), или как сталинскую политику создания советской мультиэтнической нации (положительные примеры прошлого в этом случае исторически подкрепляли тенденцию к слиянию социалистических наций, особенно славянских, вышедших когда-то из общего исторического этноса.
8. ЦДООСО. Ф. 61. Оп. 2. Д. 274.
9. ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 46.




Список литературы


1. Langewiesche D. Nation, Nationalismus, Nationalstaat in Deutschland und Europa. Muenchen, 2000.
2. Bonnell, V.E. Iconography of Power: Soviet political Posters under Lenin and Stalin. Berkley 1997.
3. Hagen von, M. Soldiers of the Proletarian Dictatorship: the Red Army and the Soviet Socialist State, 1917-1930. Itaca, London, 1990.
4. Oberlaender E. Sowjetpatriotismus und russischer Nationalismus// Kappeler A. (Hrsg.). Die Russen: Ihr Nationalbewusstsein in Geschichte und Gegenwart. Köln, 1990. S. 83-90.
5. Koselleck. R. Vergangene Zukunft: zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt am Main, 1989.
6. Hildermeier M. Geschichte der Sowjetunion 1917 - 1991 : Entstehung und Niedergang des ersten sozialistischen Staates. Muenchen, 1998.
7. Baberowski J. Stalinismus als imperiales Phaenomen: die islamischen Regionen der Sowjetunion 1920-1941// Plaggenborg S, (Hrsg.). Stalinismus. Neue Forschungen und Konzepte. Berlin, 1998. S. 113-150.
8. Bremmer J. Reassessing Soviet Nationalities Theory// Bremmer J., Taras R. (Ed.). Nation and Politics in the Soviet Successor States. Cambridge, 1993. Pp.3-28
9. Sanborn J.A. Drafting the Russian Nation: Military Conscription, Total War and Mass Politics, 1905-1925. Northern Illinois, 2003.
10. Beyrau D. Der Erste Weltkrieg als Bewaehrungsprobe. Bolschewistische Lernprozesse aus dem "imperialistischen" Krieg// Journal of Modern European History. 2003. ? 1. S. 96-123.
11. Нарский И.В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917-1922 гг. М., 2001.
12. Yekelchyk S. Stalinist Patriotism as Imperial Discourse: Reconciling the Ukrainian and Russian "Heroic Pasts," 1939-45// Kritika. 2002. ? 1. Pp.51-81.
13. Guenther H. Der sozialistische Uebermensch: M. Gor'kij und der sowjetische Heldenmythos. Stuttgart, Weimar, 1993.
14. Соцреалистический канон. Под ред. Х.Гюнтера. СПб, 2000.
15. Fitzpatrick S. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times. Oxford, 1999.