Архив

Русские в Варшаве (1815-1915)

Мальте Рольф

09.10.2006, 16:42

Мальте Рольф

Русские в Варшаве (1815-1915)


Период русского господства над восточной областью Речи Посполитой, отошедшей к России после раздела Польши, обычно предстает в историографии как история угнетения. 123 года интерпретируются и польской, и западноевропейской историографией как долгое русское ?иго? или как закономерное развитие, которое от восстания к восстанию вело Польшу к независимости и воссоединению. Подобные нарративы представляются весьма далекими от плодотворной интерпретации проблемы формативных сил колониального господства, если рассматривать их из перспективы пост-колониальной теории [1].

Лишь в новейших исследованиях западные окраины все больше подпадают под категорию составной части Российской империи. Появились работы, посвященные прежде всего имперским административным структурам в этих областях, а также представлениям и концепциям исторических субъектов. При этом критике подвергается в первую очередь старая парадигма ?русификации? как концептуальный стержень петербургской национальной политики. Новейшие исследования подчеркивают ?многослойность? политических опций и противоречивость способов внедрения административных мероприятий на периферии империи. В национальной политике не было никакого мастер-плана (master plan), напротив было лавирование между различными концепциями национальных окраин и планами их политической реализации, сиюминутными решениями, ре-активными мероприятиями и различными, отчасти взаимоисключающими моделями лояльности [2].

При этом новейшие исследования подчеркивают значение региональных и локальных исторических субъектов. Именно они воплощали в жизнь ?сырые? и противоречивые указания из Петербурга на местах и конкретизировали их в административных и политических мероприятиях. В случаях, если это были генерал-губернаторы или обер-полицмейстеры, можно предполагать, что они обладали существенной свободой действий. И все же даже эти исследования мало говорят о том, насколько формулировка и внедрение царской национальной политики находились под влиянием ?столкновения? петербургских представителей с местными реалиями. Контакты и общение тех, кто представлял Российскую империю с теми, кто намеревался ею повелевать, еще не стали предметом изучения на примере Царства Польского[3].

Также мало изучены опыт чиновников, учителей и священнослужителей в годы их ?службы? в Привислинском крае. Однако только в обрисованной перспективе можно ответить на целый ряд вопросов, которые для понимания российского господства в Польше, а также для интерпретации царской многонациональной империи являются ключевыми. И не только потому, что Царство Польское представляло собой самую густонаселенную, а также наиболее значительную в военном и экономическом отношении периферию империи, но и потому, что Привислинский край во многих отношениях была лабораторией многонациональной империи, в которой проходили апробацию, ?проектировались?, а иногда и ?открывались? практики национальной политики и господства.

Суть проблемы состоит в том, что ?империя? не может находится ?в стороне? от людей, которые должны претворять свои представления о ней в политические и административные мероприятия. Но представления о том, что такое империя и какие политико-административные практики являются для нее адекватными, не были неизменными и сильно зависели от опыта. При этом опыт службы на окраине империи оказывал непосредственное влияние на концепции империи и господства всех участвовавших актеров. Так как у репрезентантов Российской империи образ имперской власти и представления о правильной организации имперской власти изменялись во время тех ?столкновений? с местными реалиями, которые неизбежно происходили в контексте оккупации и господства. Они приходили к представлениям о ?Своем? зачастую в процессе богатых конфликтами, насильственных конфронтаций с воспринимаемым ?Иным?. Их представления о том, что такое ?Русское? и какой характер должна иметь Российская империя, формировались в процессе их квази-колониальнойо службы. Концепции нации , исходившие от польских патриотов, также оказывали влияние на образ мыслей имперских чиновников. Возраставшую ?национализацию? их восприятия и структурирование их мировоззрения по этнико-лингвистическим ?границам? можно было бы интерпретировать как результат трансфера, в процессе которого представления о национальном обретали более или менее четкие рамки лишь в ходе конфронтации с польским национальным движением. И эти образы, со своей стороны, оказывали непосредственное воздействие на политические и административные опции, которые казались адекватными полицейской, армейской и административной элите. Русское господство конструировалось в этой ?игре диспозиций? из имевшихся ожиданий, благоприобретенного опыта и повседневного его подтверждения в контексте оккупационной политики и политики властвования.

Русское господство конкретизировалось в конфронтациях различных административных учреждений, в которых конкурировали различные носители имперских концепций. Для 80-х ? 90-х гг. 19 в. очевидно, что в период особенно репрессивных ?образовательно-политических? мероприятий, связанных с именами генерал-губернатора Владимира И. Гурко (1883-1894) и куратора Александра Л. Апухтина (1879-1897), сформировалась стратегия господства, нацеленная на кооперацию, осуществлявшуюся, в первую очередь, варшавским городским президентом Сократом И. Старынкевичем (1875-1892). Внутри административных структур также существовали серьезные различия в административных практиках, например, в вопросе о сотрудничестве с польскими чиновниками и учителями на среднем и нижнем институциональном уровнях. Жизнь общины русского/российского меньшинства, таким образом, не отличалась единообразием, а, напротив, отражала все концептуальные конфликты хорошо управляемого государства, которые в целом приводили в движение административную и политическую общественность Российской империи [4]. В любом случае речь шла не о простом ?отображении?, так как в контексте оккупированного города противоречия переплетались с вопросами стабильности господства в мультиэтнической и мультиконфессиональной среде и получали совершенно иное качество.

Одновременно петербургские представители господствующей системы и их коммуникативные общественные акты формировали также на стороне польско-еврейского населения образ Российской империи и ?русского иноземного господства?. Так как русское господства не могло существовать ?по ту сторону? людей, которые реализовывали его на местах. При этом происходила перманентная коммуникация, даже если речь не шла о диалоге между равноправными участниками. Молчаливые казачьи патрули и мрачные стены Варшавской цитадели воспринимались как репрезентации чужого господства и камень преткновения для польской политической общественности. Символы и ритуалы ?культуры различий? были повседневными подтверждениями этой русской ?инаковости? и оказывали непосредственное влияние на формирование представлений о польском. Важность конфессиональной парадигмы при определении ?Польского? также находится в связи с конфессионально ориентированным пониманием нации или национальной политики со стороны российских представителей, сформулированной по принципу конфессиональной принадлежности и дискриминировавший по этому же принципу [5]. Одновременно были и многочисленные феномены ?нарушения границ?. Например, предположительно ясные представления о том, где проходит граница, оказывались на самом деле размытыми, когда русские офицеры ?сдавали? своих солдат в аренду местным нанимателям, сами участвовали в балах местного общества или польские сторонники концепции ?угождения? сознательно искали сотрудничества с имперскими чиновниками [6]. В истории ?столкновений культур? необходимо более тщательно исследовать значение повседневной коммуникации для представлении о ?своем? и ?чужом?, как это имело место быть до сегодняшнего дня.

Такие ?контакты? имперских чиновников и варшавского населения были не только важными для микрокосмоса оккупированного города. Намного больше опыт посланцев Петербурга воздействовал на имперский центр России. Значение ?польского вопроса? для формирования национальной/националистической русской общественности уже было исследовано [7]. Тем не менее, остается непонятным, какое влияние действительная или прошлая служба в Царстве Польском оказывала на концепции имперской политики. Эти ?привислинцы? [8] через различные каналы пытались влиять на имперскую политику и представления о том, что означает ?русское?. Они были важнейшими носителями информации для имперского центра, так как регулярно отправляли туда свои отчеты, и представляли собой ?группу давления? (pressure group) при петербургском дворе, в Совете Министров и министерствах, а после 1906 г. - в Думе. После службы в Варшаве они побывали в качестве имперских чиновников в других провинциях (например, Николай А. Лавровский был куратором в Дерптском учебном округе, Антон С. Будиловий ? ректором Юрьевского университета) [9], активно публиковались, поднимая в своих публикациях вопросы о ?Польше?, о ?русской миссии? и о политическом положении вещей в западной окраине империи перед русской общественностью. При этом они популяризировали национальные образы и концепции национализации империи, которые опирались на опыт, приобретенный за время деятельности в качестве имперского чиновника оккупированной зоны, отчасти возникший именно благодаря этой работе [10]. Необходимо обсудить ?обратное? воздействие имперского опыта на имперский центр, сделав предметом исследования то, что все больше становится центром притяжения исследовательского интереса в современных (пост)-пост-колониальной теории.
Исследовательский проект, посвященный ?Русским в Варшаве?, нацелен на то, чтобы написать не просто историю русской общины имперских чиновников. Речь идет о том, чтобы на примере города Варшавы конкретизировать имперское господство как комплекс образов, опыта и контактов между людьми и его изменение во времени. Необходимо в рамках истории трансфера поставить вопрос о воздействии конфликтных ситуаций и коммуникации на формирование имперской политики. Российская многонациональная империя может быть понята и интерпретирована как политическая и культурная практика лишь в конкретных исследованиях ситуаций столкновений и контактов в мультиэтническом контексте и переплетения коммуникации периферии с ситуацией в имперском центре.


Примечания


1. Концептуальные размышления см.: Norman Davies, Heart of Europe. The Past in Poland's Present. Oxford 2001; или Arnon Gill, Freiheitskaempfe der Polen im 19. Jahrhundert. Erhebungen - Aufstaende - Revolutionen. Frankfurt/Main 1997.
2. Среди прочего см.: Mikhail Dolbilov, Russification and the Bureaucratic Mind in the Russian Empire's Northwestern Region in the 1860s, in: Kritika, 5, 2004, 245-272; М.Д. Долбилов. Культурная идиома возрождения России как фактор имперской политики в Северо-Западном крае в 1863-1865 гг.// Ab Imperio. 2001. ? 1-2. С. 227-268; Andreas Kappeler, The Ambiguities of Russification, in: Kritika, 5, 2004, 291-297; Aleksei Miller, Between Local and Inter-Imperial. Russian Imperial History in Search of Scope and Paradigm, in: Kritika, 5, 2004, 7-26; Darius Staliunas, Did the Government Seek to Russify Lithuanians and Poles in the Northwest Region after the Uprising of 1863-64?, in: Kritika, 5, 2004, 273-289; Д. Сталиунас. проблема административно-территориальных границ в "национальной политике" имперской власти: Ковенская губерния в середине XIX века// М.Д. Карпачев, М.Д. Долбилов, А.Ю. Минаков. Российская империя: стратегия стабилизации и опыты обновления. Воронеж, 2004. С. 147-166; Theodore R. Weeks, Defining Us and Them: Poles and Russians in the "Western Provinces", 1863-1914, in: Slavic Review, 53, 1994, 26-40; Theodore R. Weeks, Nation and State in Late Imperial Russia: Nationalism and Russification on the Western Frontier, 1863-1914. DeKalb 1996; Theodore R. Weeks, A National Triangle: Lithuanians, Poles and the Russian Imperial Government, in: Catherine Evtuhov/Boris Gasparov/Alexander Ospovat/Mark von Hagen (Hrsg.), Kazan, Moscow, St. Petersburg: Multiple Faces of the Russian Empire. Moskau 1997, 365-380. О балтийских провинциях см.: Edward C. Thaden (Hrsg.), Russification in the Baltic Provinces and Finland, 1855-1914. Princeton 1981.
3. В отличие от регионов Кавказа и Средней Азии. Западная часть территорий бывшей Речи Посполитой, отошедших к Российской империи, в 1815-1864 гг. именовалась в официальных документах Царством Польским, а после 1864 г. ? Привислинским краем, так как после подавления Польского восстания 1863 г. царская администрация избегала любого напоминания о польской государственной традиции. См. об этом: Rudolf Jaworski, Das geteilte Polen (1795-1918), in: Rudolf Jaworski/Christian Luebke/Michael G. Mueller (Hrsg.), Eine kleine Geschichte Polens. Frankfurt/Main 2000, S. 269; Weeks, Nation and State, S. 80f. В западной исследовательской литературе для обозначения всего периода русского господства в 123 года используется определение ?Kongresspolen?. Восточные области польско-литовского государства, вошедшие в состав России после разделов 1772, 1793 и 1795 гг., напротив, были в официальной терминологии как бы ?возвращены? в Российскую империю и обозначались как ?западные провинции?. В состав этой области входили территории позднее образованных генерал-губернаторств Вильна и Киев. Далее в тексте эта область не будет рассматриваться.
4. О конфликтах внутри городских управленческих структур в центральной России см.: Robert W. Thurston, Liberal City, Conservative State: Moscow and Russia's Urban Crisis, 1906 - 1914. New York 1987.
5. О последнем см.: Darius Staliunas, The Pole in the Policy of the Russian Government: Semantics and Praxis in the Mid-19th Century, in: Lithuanian Historical Studies, 5, 2000, 45-67.
6. Об этом см. роман Bogumi? i Barbara Марии Дабровской. Обзорное исследование феномена ?crossing the borders? на Северном Кавказе см.: Thomas M. Barrett, Lines of Uncertainty. The Frontiers of the Northern Caucasus, in: Jane Burbank (Hrsg.), Imperial Russia: New Histories. Bloomington 1998, 148-173.
7. Andreas Renner, Russischer Nationalismus und Oeffentlichkeit im Zarenreich 1855 - 1875. Koeln 2000, прежде всего S. 196ff.
8. Michael H. Haltzel, Der Abbau der deutschen staendischen Selbstverwaltung in den Ostseeprovinzen Russlands. Ein Beitrag zur Geschichte der russischen Unifizierungspolitik 1855-1905. Marburg 1977, S. 130f; Edward C. Thaden, The Russian Government, in: Edward C. Thaden (Hrsg.), Russification in the Baltic Provinces and Finland, 1855-1914. Princeton 1981, 15-110, здесь S. 71ff.
9. См. происхождение термина в: Дружинин, А.Н., Тоинский, А.И. ?Царство Польское? на русском рынке. Опыт подсчета товарного обмена окраины с центром в связи с ея производительными силами. Вып. 1. Варшава, 1900.
10. См., например, опубликованный В.И. Гурко в 1897 г. анонимно меморандум Oчерки Привислянья. Об этом см.: Weeks, Nation and State, S. 47ff.



I. История контактов и пространств коммуникации: возможные уровни исследования

Предварительное замечание: названные уровни исследования должны прослеживаться в качестве основных позиций в различных ситуациях. При этом фазы относительного спокойствия (1820-е, 1890-е гг.) будут рассматриваться в оппозиции к периодам обостренной конфронтации (1830-е, 1860-е гг. и после 1905 г.).


А. Коммуникация между варшавскими генерал-губернаторами и министрами в Петербурге, корреспонденция из Варшавы в Петербург, распоряжения из Петербурга.

Б. Коммуникация внутри административной элиты в Варшаве: между генерал-губернаторами и губернаторами; между чиновниками, полицмейстерами и судьями; между бургомистрами и кураторами, и т.д.

С. Коммуникация внутри иерархии административных институтов: между варшавским региональным центром и периферией (например, с Холмами, Сувалками ? т.е. регионами, богатыми на конфликты); между различными административными уровнями, в том числе контакты между чиновниками поляками и не-поляками.

Д. Церковь, образовательные структуры и интеллигенция
Мероприятия православной общины; противоречия/ конфликты с другими вероисповеданиями; источники Св. Синода;
Образовательные мероприятия, проекты и предписания;
Коммуникация между кураторами и образовательными учреждениями; русский университет, роль интеллигенции: врачи, адвокаты, судьи.

Е. Повседневность в общине и общественность:
Повседневность и жизненный мир; культура различий, отграничение вовне и внутренние взаимосвязи, внутренние противоречия; значение публицистики.
Источники: полицейские отчеты, пресса, мемуары.

Ф. Бывшие ?варшавские? чиновники
Попытки влиять на дела в Петербурге, деятельность в других регионах периферии, меморандумы, пресса, мемуары: борьба интересов, ссылки на ?варшавский опыт? (в т.ч. пример конференции Антона С. Будиловичa 1909 г. )


II. Места и моменты ?уплотнения? коммуникации и конфликтов

Предварительное замечание: речь пойдет не о том, чтобы рассмотреть названные темы по возможности более полно и исчерпывающе. Они служат больше поводом для ?уплотнения? коммуникации, обещают дополнительный материал по главным вопросам темы.

А. Посещения царя, коронации и ?царские дни?:
Посещения Александра I: 1818, 1825; день рождения Александра I (11 сентября) как официальный праздник в империи и в Царстве Польском. Посещение Николая II в 1897.

Б. Гарнизоны, канализация и железная дорога:
Инфраструктурные мероприятия, их проектирование и осуществление, строительство цитаделей и казарм, мероприятия Старынкевича в области городской инфраструктуры: канализация, транспорт, железная дорога (Петербург-Варшава), экономика и коммуникация.

С. Церкви, школы и университеты:
Строительство собора Александра Невского (1897), жизнь православных общин, ?гимназия? и ?русский университет?; наплыв учителей из центральных губерний России, распоряжения по вопросам языка, споры, школьные забастовки, журналистская общественность, роль интеллигенции.

Д. Миграция, статистики и краеведы:
Движение населения, конфессиональное деление население и др. как вопросы для дискуссии (например, перепись 1897 г.)
Статистика как предмет спора и аргумент (пример ? Холм).
Ученики Гердера: деятельность краеведов, открытие этно-лингвистических критериев ?разности?.

Е. Скандалы, погромы и фланеры:
Скандалы, судебные процессы и публикации в прессе (дуэли и проч.); жизненный мир русской общины.
Погром 1881 г., революция 1905 г., насильственные столкновения, контакты на улицах и в театрах, коммуникация в публичном пространстве.

Ф. Выборы, сети и мемуары:
Выборы в Думу и русская курия в Варшаве,
Проекты реформ после 1907 г. (введение земства в западных провинциях, реформа городского управления, административное выделение Холмская области) и влияние ?варшавских? чиновников, ?варшавские годы? как топос мемуарной литературы и политические меморандумы.